Книга Маленькие радости Элоизы - Кристиана Барош

Голос Элоизы крепнет, а шаги у всех тотчас становятся легче, каждый боится упустить хоть словечко.

— Совсем как раньше, — тихонько шепчет Фреду Фрамбуаза, — она рассказывала нам кучу всяких историй, чтобы мы засыпали с красивыми картинками в голове, это было так здорово. Знаешь, она потрясающе рассказывает, жалко, ты раньше не слышал.

— …Жюли не хотела выходить замуж. «Мужчины мне быстро надоедают», — объясняла она матери, которая на нее наседала. «Отстань, чего прицепился, — огрызалась она, когда отец начинал нудить, — можно подумать, я вам дорого обхожусь, да я работаю здесь больше всех!» — «Вовсе не то меня заботит, — бормотал старик, — я прекрасно знаю, что ты берешь на себя больше других, но ведь, когда ты состаришься… И потом, разве тебе не хочется иметь детей?» — «Мне нравятся готовые дети, — смеялась Жюли, — разве я не имею на это права? У меня полным-полно племянников и племянниц, так зачем мне самой-то трудиться?»

Вокруг Элоизы, от которой Дедуля не раз слышал похожие речи, вспыхивают смешки. «Да здравствуют дети, выходящие в доспехах из бедра Юпитера!» Такую вот фразу произносила она в свое время. Что не помешало ей родить троих, и даже четвертого, того, о ком никогда не говорят вслух, умершего однажды ночью в своей колыбели.

Когда Элоиза в задумчивости застывает, бросив все дела, когда хватает на лету кого-то из соседских ребятишек, чтобы посмотреть ему в глаза, — а они это просто обожают, как ни странно, и тут же бегут объявить матери: «Элоиза сегодня на меня поглазела», можно подумать, им выдали какой-то аттестат на будущее! — другим представляется, будто ее снова настигло горе, полное смерти и криков сожаления: однажды утром они с Гансом обнаружили в детской кроватке безжизненное тельце Эрика. Ганс часто его вспоминает, а Элоиза — нет. Она сама призналась в этом Ритону и порой принимается себя бичевать, потому что, в конце концов, должна же она горевать и плакать. А вот не получается. Он — никогда, упоминая о ребенке, она не называет его по имени, — он был всего-навсего сосунком с туманными глазами, — ничего, кроме пищеварительного тракта. В первую минуту она готова была руку отдать ради того, чтобы он — нет, не жил, но получил доступ к существованию, она это так называет… Но даже и это чувство угасло через несколько недель, вместе с явственным ощущением, что у этого ребенка не было лица, только рот, ноздри, глазные яблоки. Зародыш — такой же, как множество других, умерших до него, не успев посмотреть вокруг и научиться узнавать то, что видишь, не успев ничего распробовать, не успев начать думать…

«Ты жестокая», — безмолвно отвечал ей брат, но ответ его совершенно ясен.

«Нет, все было совсем не так, да и сейчас не так».

Элоиза умолкла внезапно, но семья не стала нарушать молчания. Подняв голову, она обнаружила, что все застыли в терпеливом ожидании:

— Ох, простите, я припоминала всякие подробности насчет Жюли. — Она глубоко вздыхает, голос у нее немного сел, она устала, надо бы передохнуть, темно, ничего не разглядеть. — Надо бы разжечь огонь, доесть все, что осталось, а потом…

— До машин осталось два шага пройти. Сейчас сбегаю за фонарями, а потом все пойдет как по маслу. — Пока Анри бегал к машинам, Элоиза предложила:

— А что, если мы все сейчас вернемся в Параис? Я вас приглашаю, у меня в кладовках куча всяких припасов. Затопим как следует, вечера еще прохладные.

— И ты нам доскажешь про Жюли?

— Само собой, — усмехается она.

Вскоре они рассаживаются по «тачкам», как говорит Фред, рты полны предвкушений, в животах бурчит. От переживаний всегда аппетит разыгрывается.

В кухне Фред, споласкивая стаканы, мимолетно целует Элоизу: «Ну и хитрюга же ты, оставила их всех с разинутыми ртами!», потом засовывает подушку за спину Эмили, еще одну подкладывает под попку Фрамбуазе, треплет ее по голове. Элоиза с порога, вытирая руки, наблюдает за ним и думает, что это жертвенная натура, он мало что унаследовал от Ритона, который готов отдать лишь то, что уже самому не нужно. «Хм. Этого, можно подумать, я сама родила… — и тут же жестоко щиплет себя: — нет, не буду вспоминать умершего сына, не стану горевать об Эрике».

Позже, собравшись у камина, откуда валит ароматный дым, — Ганс бросил на первые угольки несколько веточек цветущего розмарина, — они все рассаживаются с тарелками на коленях. Жуют, то и дело приподнимаясь, чтобы ухватить то с одного, то с другого блюда, на которые Элоиза выкладывала что попало, открывая первые подвернувшиеся банки, и теперь рядом с трюфелями лежит паштет из крольчатины, финики с начинкой перемешались с засахаренными мандариновыми дольками, а салат из тунца соседствует с грибами по-гречески. Ганс рассеянно облизывает палец, обмакнув его в мороженое с нугой, политое шоколадом, а Марианна восклицает:

— Черт, это еще что за штука под соусом, до чего вкусно!

Все сидят лицом к огню. Эмили привалилась огромным животом к Франсуа, Ритон остался стоять и разминает ноги.

— Прекрати! — кричит ему старшая дочь, — ты прямо как застоявшийся жеребец!

— Есть немного, — бормочет Марианна, — твой отец и есть беспокойный конь.

Ганс растягивается на боку, подпирает голову рукой, смотрит на жену с… да, с удивлением, очень на то похоже. Сегодня вечером она снова стала двадцатилетней: щеки горят, в волосах, в которые она то и дело запускает руки, куда меньше седины, чем темных прядей с жаркими каштановыми отсветами. Он улыбается, сам не зная чему — прошлое словно растворилось в настоящем.

Элоиза рассказывает про Жюли с того места, на котором остановилась.

— Так вот, семья наседала на нее все сильнее, и тогда Жюли заявила во всеуслышание, что, поскольку ее уже достали с этим кольцом на пальце, она выйдет замуж за городского парня: «Да, папа, я знаю его с тех времен, когда училась в педагогическом институте и собиралась работать в школе». Желания этого хватило ненадолго. Жюли слишком быстро начинала злиться, слишком сильно тосковала по своим виноградникам и оливковым рощам. Каникул ей было мало, Жюли хотела работать все время здесь. Так что она останется дома и в свободное время займется помолвкой, раз уж к ней все так пристают с потомством!

А жениха своего она до свадьбы никому не покажет, потому что у нее уже и так из ушей заранее лезет все, что она по этому поводу непременно услышит. Пусть и не надеются почесать языки об ее парня! Он женится не на ее семье, он берет в жены только ее одну, без ничего, голую, без всякого приданого и прочего барахла.

— Как это — без приданого? — сгибаясь от смеха пополам, вопил Леопольд, — да твоя мать вместе с Антуанеттой иголки из рук не выпускают, они за все эти годы так набили шкафы, что тебе до второго пришествия не сносить!

— Как это — без приданого? — кипятился папаша Дестрад, — я же обещал тебе отдать зеленый лужок с домиком в тот самый день, когда от тебя избавлюсь!

— Как это — голую? — всплескивала руками мать, — нет уж, ты доставишь мне такое удовольствие и наденешь муаровое платье бабушки Леонтины, то самое, которое переходит из рук в руки вот уже пять поколений. Придется только подшить к нему атласные ленты, надо же тебе было вымахать ростом со здорового мужика!