Книга Галерные рабы - Юрий Пульвер

— Конечно.

— Что владелец гарема сделает с тобой, коли новый кизляр-ага передушит его жен и наложниц, как лиса куропаток, и подожжет дом?

— Да, евнуха на тебя не сделать. Но ведь можно просто предать мучительной смерти.

— Э, у нас, казаков, говорят: пока я есть, смерти нет, смерть придет — меня не будет. Ты же убытки большие понесешь, коль меня казнишь.

Нури-бей подумал немножко, остыл и сменил тон:

— Гласит святая книга: «Все хорошее, что случится с тобой, исходит от Аллаха. Все же злое — от самого тебя». Мне кажется, ты не понимаешь последствий своего поступка. Легкомыслие — мать предательства.

— Я никого не предаю! Наоборот, это ты, эфенди, уговариваешь меня забыть свою веру, родимую сторонку ради шербета с пахлавой! Неужто считаешь, будто на Руси яства хуже, чем в Турции? Да наш царь на пирах по триста блюд меняет! А я, может, такое каждый день ем, что никто у вас, кроме падишаха, и не пробовал. Да ты не усмехайся, — разгорячился Сафонка, заметив презрительную усмешку на губах собеседника, — я вон ложками присоленную осетровую икру ел, а ты ее на язык клал? А рыбу красную? А уху царскую? А пироги наши, кулебяки, сбитни нешто хуже ваших яств и напитков? Да и не в еде дело, на родине и пустой хлеб с водой милее лакомств на чужбине. Разве ты сам по-другому думаешь? Разве ты сам стал бы веру менять и родину?

— Никогда: наша вера лучше.

— Это чем же?

— Она единственно истинная!

— Наши попы тоже так утверждают!

— Но она больше удовольствия приносит человеку. Мусульманину разрешены четыре жены и сколько угодно наложниц…

— Э-э, хорошая жена мужа так загоняет, что о другой бабе даже думать у него сил не хватит. А если уж мужик падок до женского пола, то у нас вдовиц и гулящих девок полно, такой себе «дом счастья» можно устроить, что и султан позавидует. Зато наша вера вино пить позволяет, а ты вон вынужден запрет пророка нарушать…

Купец почувствовал, что проигрывает в споре с молодым и вроде бы неискушенным гяуром, и перевел разговор в другое русло:

— Что же. Свитки гласят: «В религии нет принуждения». Но вот что терзает меня: твоя неблагодарность. Я относился к тебе, как к сыну. И ты ко мне настроен по-доброму, душой чую. Не удивляюсь, что сын шакала Будзюкей мог обмануть меня. Но ты…

Сафонке стало жалко купца. И стыдно: хорошего человека обдурил, воспользовался доверием. Чтобы оправдаться, он рассказал Нури-бею о своих злоключениях. Тот внимательно выслушал и задумчиво покачал головой:

— Такова воля Аллаха великого! И больше я не сержусь на тебя, гяур, хотя считаю, что ты поступаешь глупо.

— Быть может. Но у нас пословица есть: «Бог за глупость не карает, бог дураков любит».

— Жаль мне тебя. Полюбился ты мне. Думал, станешь йени-чери, будем с тобой дружбу водить, подкармливать тебя собирался поначалу. Как в походы ты начал бы ходить, я бы у тебя добычу покупал. С твоей головой и силой ты бы смог сотником стать — тогда бы я за тебя дочь отдал, часть наследства бы выделил. Своих-то сыновей у меня нет, одни дочери.

— Так ведь янычарам нельзя семьи заводить, сам сказывал.

— Э, сейчас старинные обычаи нарушаются «новым войском». Йени-чери поступают, как заблагорассудится: и женятся, и ремеслами подкармливаются, дело воинское забросив, гнев султана презрев. Слушай, ну раз не хочешь ты принимать веру истинную, может, пойдешь в моргалосы? Это вспомогательное войско из христиан, которые согласны воевать за султана, веру же менять не желают. Они несут пограничную службу, трудятся лодочниками на пограничных реках, ходят в разведку. Получают на каждого коня один золотой в восемь дней, платят им по месяцам. Лошадью и оружием я тебя снабжу. Служат моргалосы, сколько сами хотят. Ты послужишь, пока не вернешь мне деньги, уплаченные за тебя и твое снаряжение, и проценты с них…

— Так ведь придется с христианами воевать?

— Придется… Ладно, иди тогда в войнуки. Им тоже веру не обязательно менять. Они не воюют, служат коневодами или в обозе. Зато их, как и моргалосов, освобождают от налогов и дают право свободно наследовать имущество. Выплатишь мне долг — уйдешь из султанской армии. Как в Коране написано: «Дай неверным отсрочку, оставь их в покое на несколько мгновений».

Задумался Сафонка: не согласиться ли, вроде условия не больно суровые. Да вспомнил клятву, данную у тела Софьюшки: не вступать с ворогом в договоры. Нури-бей хоть и не злой человек, ан все же бусурман, чужой, и прежде всего блюдет собственную выгоду.

Встал парень, поклонился в пояс:

— Ты прости меня, эфенди! Есть у нас в народе присловье: «Не любя жить — горе, а полюбишь — вдвое». Полюбился ты мне за доброту и ученость, оттого горько отвечать отказом на все твои предложения. Однако и ты пойми: не могу я служить султану, народа русского не предавая.

Нури-бей вздохнул:

— Что ж, если верблюд не испытывает жажды, глупо заставлять его пить. Изречено пророком: «Как могла бы уверовать хоть одна душа, если бы на это не было соизволения Аллаха?». И еще: «Если бы было угодно нам, мы каждой душе дали бы направление пути ее…». Нет на тебя обиды в сердце моем, хоть и обманул ты меня.

— Не узнавай друга в три дня, узнавай в три года. Я лгал работорговцу Нури-бею, не наставнику. А вот как Будзюкей вдруг осмелился подстроить тебе каверзу? Вы же с ним старинные товарищи.

«Немало друзей считал для себя щитом я.

И были они, но только врагам, щитами».

Я отплачу сторицей немытому татарину. Он падок до гурий, и я продам ему в следующий приезд одалиску, зараженную «западной болезнью».[143]А вот с тобой что делать, гяур?

— Не отпустишь меня?

— Воистину нахальству твоему не имеется пределов! Может, ты еще и денег на дорогу домой попросишь? Если даже я, потеряв ум, отпущу тебя, ты до своих ледовых берлог в одиночку не доберешься — первый же работорговец схватит и продаст. Освободить тебя — значит выбросить на ветер сто золотых, заплаченных Будзюкею, да еще все затраты на твой прокорм и обучение. Я не настолько глуп. Кто тратит, не считая, оскудеет, не зная.

— А ведь душа-то у тебя ноет, просит: отпусти!

— «О душа, терпи, я не соглашусь на то, что ты желаешь!».

— Чьи слова?

— Их впервые произнес Малик ибн-Динар.

— Не устал ли жить чужой мудростью, эфенди?

— Неудавшийся поэт и несостоявшийся улем Нури-бей утешается чужой мудростью, купец Нури-бей вынужден полагаться на свой разум. А разум говорит: оставь глупую жалость, гяур не дойдет до Русии, а если и дойдет, станет опасным врагом Турции, ибо знает ее язык и обычаи.