Книга Железный тюльпан - Елена Благова

— Как помидорчик, Серебро, как помидорчи-и-и-ик!..

Я не могла остановиться. Слезы хлестали из меня потоком. Ливень слез. Водопад.

Истерика. Это была обычная истерика. Все напряжение, весь страх, скопившийся внутри меня, сейчас бурно, дико, взахлеб вырывался наружу.

— Ну прекрати…

— Я не могу остановиться-а-а-а-а!..

Серебро подхватила меня, прижала к груди. Доволокла до моего дивана, на котором… Москва. Моя Москва. Вот она, твоя Москва. Лучше не вспоминать. Лучше плюнуть на этот диван. На всю эту мою прежнюю жизнь. Наломала тебя жизнь, наломала, Аллочка. Лучше б остаться на веки вечные на красноярской станции Козулька, копаться в огороде, разводить коз, доставать для печки асбестовую трубу вместо железной.

Я билась, заходилась в рыданиях. Инна прижимала мою голову к своей. Я вырывалась. Огромные, как море, судороги колыхали меня. Еще немного — и меня вывернет наизнанку, как чулок.

— Стоп, что же делать… Ну не плачь же, погоди!..

Серебро оставила меня, бросилась к шкафу, рылась в поисках аптечки.

— Я-то здоровячка, я никогда не пользуюсь лекарствами… Ты вроде тоже всегда крепкая была, сибирячка… Единственное, чего мы всегда боялись, это, мать, сифилиса и СПИДа, а всего остального…

Она уже сидела на корточках перед диваном, где я корчилась, и накапывала мне в рюмку каких-то пахучих капель.

— Господи, мать!.. Я никогда не видала, чтобы люди так ревели!

Я, всхлипывая, стуча зубами о край рюмки, выпила лекарство.

— Щас отпустит… Ну ты даешь… Стряслось что? Нет, не говори. Если тяжело, не говори! Я тут тоже тебе сказать кое-что хотела, мать… Важное… Касающееся тебя прямым ходом… Но пока погожу… Пока ты не успокоишься… Давай, еще глотни, вот так…

Она влила в меня еще полрюмки вонючих капель, и рыдания вправду начали отступать. Еще немного — и я, только крупно вздрагивая, лежала, как плашка, на диване, лицом вверх, а Серебро, по-прежнему сидя на корточках у моего изголовья, гладила меня по щекам, глядя на меня соболезнующе, жалостливо.

— Э-э-э, распустила нервишки… дорого дается житуха звезды, так?..

— Дорого, Инка… никаких баков, гринов, роскошных хором и тачек даром не надо… больше не могу…

— Ничего не случилось? — Серебро как-то уж слишком обеспокоенно уставилась на меня. — Точно ничего?

Я помотала гудевшей головой. Опухшее от рыданий лицо горело, как поджаренное на сковородке.

— Врешь, мать… Ой как врешь, — весело сказала Серебро. — По морде вижу — случилось. Ну, а я тебе маслица в огонь подолью. Предупрежу я тебя. Я просто обязана тебя предупредить. Так, все, успокоилась? Биться в падучей больше не будешь?

От капель меня клонило в сон. Распухшими губами я прошептала:

— Не буду… Говори…

Инка придвинулась ко мне. Я скосила глаза и увидела, какая бледная вдруг стала у нее мордашка, как кровь зримо отлила от щек.

— Слушай, мать. Я тут случайно подслушала один разговорец. В нашей рок-тусовке, на хате у Лехи Красного. Это тебя касается. Один такой клевый парень с клевой девочкой беседу вели. А там такая ночная толкучка была, танцульки, потом Леха решил небольшую ширялку устроить, для полного кайфа. Ну, я просто дрыхнуть уже до полусмерти хотела, да предыдущую ночь тут у тебя с клиентами пахала, и свалилась, как сноп… а они, видно, думали, что я ширнулась и уснула после улета, и говорили, не стеснялись… Я рядом лежала, прямо рядом, все до слова слышала… Они, парень с девкой, между прочим…

Что там произошло между прочим и о чем таком важном для меня болтали тусовочные Инкины мальчик с девочкой, я не успела узнать. В дверь затарахтели, будто в доме начался пожар. Истошный женский голос в коридоре столешниковской коммуналки возопил:

— Соседи! А соседи! Девчонки! Умерли все тут, что ли! Спасите! Помогите! Убивают! А-а-а-а!

— Черт, — покривилась Серебро, — опять. Опять эта бодяга. Соседи воюют. Мужик, что ни вечер, бабу свою бьет. Если бьет — значит, любит. Не понимаю, зачем люди живут семьями, женятся, выходят замуж. Человек должен жить один, независимо. Пойду помогу ребятам. Помирю их, чудаков. Ты полежи пока, подожди меня. Отдохни.

Я лежала в темноте своей бедняцкой комнатенки на Столешниковом полчаса, час. Инны все не было. Соседи наверняка пьющие. Помирила их — и загуляла с ними, что ли?.. Водочка-селедочка?.. Господи, неужели это была моя жизнь… Неужели я так жила…

Темнело. Мартовский день гас за окном. Синее вино сумерек наполнило комнату. Я еще немного полежала и встала. Прислушалась. За стеной громко играла музыка, видно, соседи включили магнитофон или врубили радио на всю катушку. Я узнала свою песню. Песню Любы. «В сан-францисском порту, на закате безумного дня, в карты — ах, сигаретой ко рту — моряки проиграют меня…» Эх я и голосила! Вот это размах! Я только сейчас, будто со стороны, будто чужими ушами, услышала себя. Вот это я поливаю, на всю страну… А ведь чудо с тобой произошло, Алла. Произошло — и вот ломается. Как сухая бамбуковая трубка для курения опия в сильных и злых руках. Ты трубка, тебя покурили и тебя сломают. Тебя уже проиграли в карты смеющиеся белозубые моряки.

Я тихо оделась, подхватила сумку — пистолет и проклятый железный шар были на месте — оглядела свою халупу, вздохнула и вышла, притворив дверь. Когда я проходила мимо соседской двери, я услышала, сквозь наплывы музыки, пьяный смех, застольные вскрики, веселый хмельной голос Серебро. Ей тоже нужно повеселиться, пойми ее. Нечто важное она скажет тебе как-нибудь потом.

Я спустилась по старой выщербленной лестнице, глядя на знакомые чугунные перила, на их черный вековой ажур, и толкнула тяжелую дверь подъезда, где пахло пылью, кефиром и кошачьей мочой. В каждой квартире этого большого старого дома можно было выставлять инсталляцию Каната — горшок с тараканами. Здесь можно было отыскать невыдуманные инсталляции и похлеще.

— Гриша. Спокойно. Только два слова. Игнат будет на «Любином Карнавале»?

— Ты что, заболел? Разве он тебе не звонил?

— Звонил. Но перезвонил. Сказал, что он заболел. Ангина. Хрипит, как Высоцкий в микрофон. Но я ему не верю.

Бахыт подождал секунду, пока, прижимая трубку к уху плечом, закуривал. Дым завился седыми кудрями около его тонких, нервно дрожащих усов.

— У тебя есть поводы ему не верить?.. Что стряслось?..

— Есть. Потом скажу. Мне кажется, они с нашей голубкой спелись. Уж слишком влюбленно он смотрит на нее.

— Это ты заметил?

— Нет. Рита.

— Рита наблюдательная, но это еще не повод, чтобы…

— Я знаю Лисовских. Они парни таковские. В отличие от нас, осторожных, дипломатичных и хитрых, они всегда шли ва-банк. Игнат пойдет ва-банк. Вспомни, он же сам привел ко мне эту кралю. Сам сосватал. Сам все раскрутил. Значит, он уже все знал.