Книга Избранные речи - Демосфен

(111) Впрочем, это не единственные данные, из которых видно, что все он говорил за деньги: недавно79 приходили к нам фессалийцы и вместе с ними послы Филиппа, выражая пожелание, чтобы вы подали голос за избрание Филиппа в амфиктионы. Так кому же тогда более всех людей подобало возражать против этого? Конечно, вот этому Эсхину. Почему? – Потому, что его именно сообщениям, сделанным перед вами, – были противоположны действия Филиппа. (112) Эсхин говорил, что Филипп собирается восстановить Феспии и Платеи и не имеет в виду губить фокидян, зато хочет смирить спесь фиванцев; Филипп же, наоборот, фиванцев сделал более сильными, чем следовало, а фокидян погубил совершенно, Феспий и Платей не восстановил и вдобавок ко всему прочему поработил80 Орхомен и Коронею. Разве может быть большее противоречие в делах? Да, Эсхин не возражал, рта не раскрыл, ни слова не промолвил против этого. (113) И ужас еще не в этом, хотя и это ужасно. Нет, он еще поддержал предложение фессалийцев – единственный из всех людей в нашем государстве. А ведь этого не посмел сделать даже Филократ при всей его мерзости; а вот у него – у Эсхина хватило смелости. Когда вы шумом выражали негодование и не хотели его слушать, он, сходя с трибуны, чтобы показать себя перед присутствовавшими тут послами Филиппа, заявил, что много здесь шумящих, да мало людей, готовых, когда нужно, идти в поход (вы помните, конечно, это), – сам он, надо полагать, замечательный воин81, о Зевс!

(114) Кроме того, если бы ни о ком из послов у нас не было данных, свидетельствующих, что он что-нибудь получил, и если бы не было возможности всем убедиться воочию, оставалось бы все-таки рассмотреть показания рабов под пыткой и тому подобные доказательства. Но раз Филократ не только много раз признавался в этом перед вами на Собрании народа, но и подтверждал вам наглядно, торгуя пшеницей82, строя себе дом, заявляя, что поедет в Македонию даже и без вашего избрания, подвозя лес, обменивая открыто золото на столах менял, то, разумеется, Эсхину уж невозможно отрицать, что Филократ получал, раз он же сам признавался и на деле показывал это. (115) Так есть ли хоть один настолько глупый и несчастный человек, который бы, давая возможность наживаться Филократу, а на себя навлекая позор и судебное преследование и к тому же имея полную возможность считаться в ряду людей безупречных, хотел воевать с такими людьми и, примкнув к нему, привлекаться к суду? Я лично такого человека себе не представляю. Но если станете внимательно вглядываться, во всем деле вы, граждане афинские, найдете важные и ясные доказательства того, что Эсхин получил деньги.

(116) Теперь рассмотрите еще одно обстоятельство, которое по времени было последним, но по значению является ничуть не меньшим признаком того, что этот человек продал себя Филиппу. Вы, конечно, знаете, что недавно, когда Гиперид внес исангелию на Филократа, я, выступив, выражал сожаление относительно одного недостатка в этой исангелии, именно, что Филократ один оказывается виновным в стольких тяжелых преступлениях, тогда как остальные девять послов как будто ни в чем не повинны. Я тогда сказал, что, по-моему, это не так, – что сам по себе он ничего не значил бы, если бы не имел кого-нибудь из них в качестве сообщников. (117) – «Так вот, чтобы мне зря не освободить от ответственности и зря не обвинить никого, – сказал я тогда, – но чтобы само дело нашло виновных, а непричастных освободило, пускай любой из них, коли хочет, встанет и, выступив перед вами, заявит, что не имеет отношения к этому делу и не одобряет действий Филократа. Кто так сделает, с того я снимаю всякое подозрение», – сказал я. Это вы, я думаю, помните. Так вот тогда ни один из них не выступил и не заявил о себе. (118) Тут у всех остальных есть какое-нибудь оправдание – у каждого свое: один, оказывается, не подлежал отчетности83, другого, может быть, и не было налицо, третьему Филократ доводится свояком; только у Эсхина нет никакого объяснения. Нет, он таким образом раз и навсегда продал себя, и не только в прошлых делах он выступал, как наемник, но явно показывает, что и в дальнейшем, если только добьется оправдания теперь, будет действовать против вас в пользу Филиппа, и вот, чтобы ни слова не произнести против него, он не оправдывается, даже когда вы даете ему такую возможность, но предпочитает подвергаться позору, суду и всяким неприятностям у вас, чем сделать что-нибудь неугодное Филиппу. (119) Но что́ же означает близость его с Филократом, эта великая забота о нем? Ведь пусть бы Филократ даже самым отличным образом и с пользой во всех отношениях исполнял обязанности посла, но все-таки, раз он признавал, – а он и действительно признавал, – что нажил от этого посольства деньги, тогда ему, как человеку, который бескорыстно исполнял посольские обязанности, следовало бы избежать и поберечься таких нареканий и свидетельствовать перед всеми о своей честности. Однако этого Эсхин не сделал. Разве это, граждане афинские, не явное доказательство? Разве это не вопиет и не говорит ясно, что Эсхин получил деньги и что он всегда падок на деньги, и притом не по неловкости, не по недоразумению, не по случайной ошибке?

(120) «Да кто́ же свидетельствует против меня, – скажет он, – что я будто бы получил подарки?» – Вот оно что замечательно! – Дела, Эсхин, которые достовернее всего на свете, и про них нельзя сказать или обвинить их в том, что они стали такими или иными под чьим-то влиянием или в угоду кому-нибудь, но как именно ты в свое время их совершил, когда предал и погубил людей, такими же они представляются и теперь при рассмотрении. Но не только дела, но ты и сам будешь свидетельствовать против себя. Встань-ка, поближе сюда и ответь мне…84 Ведь конечно, не станешь же ты говорить, что не можешь ничего ответить из-за неопытности. Уж если ты берешь верх, точно в драмах, в новых процессах в качестве обвинителя, да еще без свидетелей в строго распределенный день85, из этого ясно, что ты человек как нельзя более способный.

(121) Хотя много ужасных дел совершил вот этот Эсхин и притом дел, отличающихся крайней низостью, как, вероятно, и вы сами видите, все-таки ничего нет, на мой взгляд, более ужасного, чем то, о чем мне сейчас предстоит говорить и что должно еще более изобличить его с поличным как взяточника, все решительно продавшего. Так, когда вы уже в третий раз стали снаряжать послов к Филиппу, преисполненные прекрасных и великих надежд под влиянием данных им обещаний, вы избрали и его, и меня, и большинство из прежнего состава. (122) Я тогда тотчас же выступил и, призывая богов, заявил об отказе от избрания и, несмотря на поднятый некоторыми шум и требования, чтобы я шел, я отказался идти. А он остался избранным. Когда же вслед за тем Народное собрание было распущено, эти люди сошлись и стали совещаться, кого им оставить здесь. Дело в том, что тогда вследствие неопределенности положения и неясности дальнейшего на площади собирались кучки людей и велись всевозможные толки. (123) Так вот они, конечно, и боялись, как бы не было вдруг собрано чрезвычайное заседание Народного собрания и как бы тогда вы, услыхав от меня об истинном положении, не постановили каких-нибудь необходимых мер в пользу фокидян, а в таком случае эти дела ускользнули бы из рук Филиппа. Да, стоило вам только принять решение86 и подать фокидянам некоторую, хотя бы маленькую надежду, они были бы спасены. Ведь если вы не будете обмануты, у Филиппа не было никакой, прямо никакой возможности продержаться там. Хлеба не было в стране, поскольку она оставалась незасеянной из-за войны, и возможности подвоза продовольствия тоже не было вследствие того, что там находились ваши триеры и они господствовали на море, да и городов у фокидян много и их трудно взять в короткое время и без правильной осады: если бы он брал ежедневно по одному городу, так и то их там двадцать два. (124) Вот по всем этим соображениям, чтобы вы ни в чем не изменили того решения, которое приняли, обманутые ими, они и оставили его здесь. Конечно, отказаться без достаточного основания от участия в посольстве было бы неудобно и вызывало бы сильные подозрения. Пошли бы толки: «В чем же дело? Почему ты не идешь теперь и не отправляешься в посольство, когда ожидаются такие большие и замечательные блага, о которых сам недавно оповещал?» А оставаться все-таки нужно было. Как же в таком случае быть? Вот он и прикинулся больным; брат его вместе с врачом Эксекестом пришел в Совет, под присягой заверил там, что он болен, и после этого сам был избран. (125) Когда же дней пять или шесть спустя гибель постигла фокидян и таким образом условие найма было выполнено, как было бы у него и со всяким другим делом, вот тут из Халкиды прибыл вернувшийся с полпути Деркил87 и доложил вам на заседании Народного собрания, происходившем в Пирее, о разгроме фокидян. Тогда вы, граждане афинские, услыхав об этом, естественно не только были огорчены за них, но и сами встревожились и вынесли псефисму о том, чтобы перевозить женщин и детей из деревень в город, поправлять сторожевые укрепления, укреплять Пирей и жертвоприношения на Гераклиях88 устраивать в городе. (126) И вот, когда все это происходило и когда такая тревога и такое смятение стояло кругом по городу, тогда этот ученый и искусный в речах, да еще обладающий таким хорошим голосом89 человек, никем не избранный – ни Советом, ни Народом, отправился в качестве посла к тому, кто совершил эти дела, не считаясь ни со своей болезнью, на которую ссылался тогда под присягой, ни с тем, что вместо него послом был выбран уже другой, ни с тем, что за подобные дела закон определяет в качестве наказания смертную казнь90, (127) ни с тем, наконец, что, как сам он заявлял, в Фивах объявлена награда за его голову91, и что, таким образом, теперь, когда фиванцы не только подчинили всю Беотию, но еще и овладели страной фокидян, было крайне опасно отправиться в самые Фивы и прямо в лагерь фиванцев. Но он до такой степени потерял рассудок, всецело поглощенный наживой и получением подарков, что откинул все эти возражения и, ни с чем не считаясь, отправился туда.