Книга Беззвездное море - Эрин Моргенштерн

Каждые несколько минут он бегло оглядывает бар. Публики тут прилично, потому, вероятно, что таких заведений в городке раз – два и обчелся. Заметив над барной стойкой грифона из иллюстраций Тенниела к “Алисе”, думает мимоходом, нет ли где бара, названного в честь Черепахи Квази.

У стойки, среди других посетителей, девушка, которая кажется ему вдруг слегка знакомой, поднимает руку, чтобы привлечь внимание бармена, но когда рука ее движется над подносом с бокалами, готовыми к тому, чтобы их доставили на столы, Дориан подмечает, в чем истинная задача этого жеста. Еле видимая струйка порошка, который сыплется в “сайдкар” без сахара, оседает и растворяется без следа.

Девушка уходит, не дозвавшись бармена, смешивается сначала с компанией неведомых выпивох, а затем выскальзывает за дверь. Не остается взглянуть, что будет. Действует по регламенту. Сам он порой эти регламенты нарушал, для пущей уверенности. Но новые рекруты не расходуют себя на то, чтобы учесть нюансы. Такой, например, нюанс, что определенность стоит того, чтобы нарушить правило.

Он мог бы оставить все как есть.

Он и сам много раз выполнял подобные поручения. И даже хуже того. Вспомнить только последний раз – последний раз! – и у него начинают трястись руки. На мгновение он переносится в другой город, в темный гостиничный номер, где все, что он, по его убеждению, знал, оказывается неправильно, и мир его катится под уклон, но тут он берет себя в руки. Откладывает книгу.

Стоит подумать, вызывает ли порошок, попавший в данный бокал, слабую амнезию, или это что-то серьезней. И то, и другое неразличимо на вкус, реципиент через час-другой дуреет, а потом вырубается и приходит в себя в состоянии жуткого похмелья – ну, или вообще не приходит.

Дориан поднимается с места, когда официантка берется за поднос, и к тому времени, когда он подходит к ней, решение на этот счет уже принято, и состоит оно в том, что, во-первых, порошок, скорее всего, из серьезных, а во-вторых, что это не имеет значения.

Ничего сложного, налететь на официантку, выбить из рук у нее поднос со всем его содержимым, от души извиниться за преднамеренную неуклюжесть, предложить свою помощь, от которой она отмахнется, и вернуться к своему столику так, будто столик был его целью, а не точкой отправления.

Как к этому пришло? Одна книга, один человек. Годы недоумений и скуки, а теперь вдруг все сразу навалилось, внезапно.

Он и без того заинтригован. Он это знает.

Но что в нем такого?

Что-то ведь есть.

Интригующий неизвестно чем молодой человек поднимается из-за стола, оставляя двух женщин болтать. Он идет вглубь бара и едва отходит от стола, как что-то меняется в его глазах. Не хмель читается там, а мечтательность и отстраненность, словно он не вполне здесь, а где-то витает, и еще, пожалуй, легкое беспокойство. Да, все страньше и страньше.

Дориан оглядывается на столик, от которого молодой человек отошел, и сталкивается взглядом с одной из женщин. Она смотрит прямо на него, но тут же отводит глаза, продолжая говорить и записывать что-то на коктейльной салфетке. Но она подловила его. Видела, что он смотрит.

Все, пора уходить.

Он закрывает книгу, кладет под пустой бокал купюру, которой более чем довольно и за коктейль, и на чаевые. К тому времени, как Закери Эзра Роулинс возвращается к своему столику, он уже на улице, на снегу, прячется от фонарного света.

Дориан стоит так, чтобы видеть сквозь матовое стекло столик и смутную тень, которая отличается от других теней, перемещающихся по бару.

Он понимает, что так нельзя. Его тут быть не должно. Надо было уйти еще год назад, после той ночи в другом городе, когда все пошло не по плану.

Сколько драм разворачивается вокруг нас в этот самый момент?

И снова его руки начинают трястись, и он прячет их в карманы пальто.

Что-то сломалось тогда, но вот он сейчас здесь. Он не знает, куда еще пойти. Что еще делать.

Он может уйти. Может убежать. Скрыться. Он может забыть это все. Эту книгу, его книгу, Беззвездное море, вот это вот все.

Может.

Но не станет.

И стоя там, на снегу, с дрожащими, озябшими руками и согретым виски дыханием, наблюдая за Закери через стекло, Дориан не думает о том, что неизбежно случится.

Он думает: А давай-ка я расскажу тебе историю.

Книга IV

Написано в звездах

бумажная звезда, сложенная из вырванной книжной страницы

Олень стоит на снегу.

Сморгни, и он исчезнет.

И олень то был – или что-то еще?

Чувство, оставшееся неназванным, или тропа, по которой никто не пошел, или закрытая дверь, которую не открыли?

Или все же то был олень, мелькнул между деревьев и умчался, не потревожив ни ветки?

Олень – это выстрел непрозвучавший. Упущенный шанс.

Украденный, как поцелуй.

В забывчивые нынешние времена, когда обычаи изменились, олень иногда задерживается чуть дольше.

Ждет, хотя раньше не ждал никогда, и не мечтал бы подождать, и не дал бы себе времени помечтать.

А теперь ждет.

Чтобы кто-нибудь выстрелил. Пронзил ему сердце.

Чтобы знать, что его запомнят.

Закери Эзра Роулинс спускается по лестнице, открывшейся под статуей, а персидский кот следует за ним по стопам. Ступеньки изношенные, неровные, одна осыпается под его ногой, и он соскальзывает еще по трем, хватаясь за стены, чтобы устоять на ногах.

Кот, мяукнув, грациозно преодолевает осыпь и останавливается, дойдя до него.

– Ну ты и задавака, – говорит он коту. Тот молчит.

Дадавака, повторяет голос откуда-то снизу. Эхо, думает Закери. Четкое, запоздалое эхо. Только и всего.

Он и сам почти в это верит, однако ж кот складывает уши и сердито шипит, глядя в тень, так что Закери, решив, в который уж раз, что тут вообще не поймешь, во что верить, с особой осторожностью ступает по оставшимся ступенькам, довольный тем, что у него есть компания, что кот идет рядом.

У подножия лестницы стоит на выступе стены лампа из тех, с изогнутой ручкой, в которые заключали когда-то джиннов, но в этой заключено одно лишь горящее масло. Вокруг лампы – веревки и шкив, а совсем рядом с пламенем – устройство вроде кремня. Лампа, должно быть, автоматически зажглась, когда дверь открылась.

Кроме лампы, другого источника света нет, поэтому Закери, взявшись за фигурную ручку, приподнимает ее. В этот самый момент золотистый диск, на котором она стояла, поднимается, а веревки и шкивы приходят в движение. Доносится приглушенный лязг, в темноте вспыхивает искра. В дальнем конце темного коридора загорается еще одна лампа, яркое пятнышко, путеводный светлячок.