Книга Видит Бог - Джозеф Хеллер

Борьба моя с Авениром протекала, вообще говоря, вяло и сводилась все больше к пустякам. Ни у одной из сторон не хватало войска на то, чтобы оккупировать земли другой. По моим прикидкам, объединившись, мы превзошли бы числом филистимлян, политически организованных в разрозненные города-государства, но мы оставались разъединенными и воевали друг с другом. Иудея противостояла Израилю, север югу, и для меня очевидным было, что рано или поздно кому-то придется пойти на добровольную капитуляцию и сесть за стол мирных переговоров.

Мы совершали из Иудеи набеги на Израиль. Вот уж в чем мой племянник Иоав показал себя свирепым профессионалом. Турнир у Гаваонского пруда, в котором участвовали двенадцать наших бойцов и двенадцать ихних, вылился во всеобщую свалку, после того как бойцы схватили друг друга за головы, вонзили меч один другому в бок и пали вместе. Можете себе такое представить? Жаль, что меня там не было, что я не видел ни этого подвига, ни последовавшей за ним общей потасовки. Жесточайшее сражение произошло в тот день, и Авенир с людьми израильскими был разбит наголову. Успех этот лишил разумения впечатлительного Асаила, младшего из сыновей сестры моей Саруи, внушив ему манию величия и доведя до погибели, ибо им овладела нелепая фантазия, будто он способен одолеть Авенира. Легкий на ногу, как серна в поле, он погнался за Авениром, чтобы убить его, не уклоняясь ни направо, ни налево от следов и не внимая увещаниям Авенира поостыть, не упорствовать и погоняться за кем-нибудь другим. У Авенира не осталось иного выбора, как только защищаться от дерзких наскоков юнца. После того как пал Асаил, Авенир вполне резонно воззвал к Иоаву с холма, на котором вениамитяне перегруппировались и составили одно ополчение: «Повороти в сторону. Вечно ли будет пожирать меч? Или ты не знаешь, что последствия будут горестные? И доколе ты не скажешь людям, чтобы они перестали преследовать братьев своих?»

Иоав же, услышав его, благоразумно решил не преследовать его больше в этот день. И затрубил Иоав трубою, и остановился весь народ, и не преследовали более израильтян; и сражение на этот день прекратилось. И возвратился Иоав от преследования Авенира, и взял Асаила, и похоронил его во гробе отца его, что в Вифлееме, и шел с людьми своими всю ночь и на рассвете прибыл в Хеврон. И наступила в тот раз передышка в сражениях и время для всех начальствующих пораскинуть умом.

Хеврон, сами понимаете, не Версаль, и жизнь царя в Хевроне далеко не всегда походит на денек, проведенный на пляже. Сколько-нибудь приметных общественных событий там практически не происходило, вообще заняться было, в сущности, нечем, даже царю. Вот вам еще одна причина, по которой я набрал себе столько жен — они доставляли мне какое ни на есть, а занятие. Я ведь благодаря Авигее убедился в том, что способен порадовать женщину, — она научила меня и этому тоже. Вирсавия же завершила мое образование. Вирсавия научила меня всему остальному и выдала мне диплом, и с тех пор я лишился способности так уж сильно радовать всех остальных, даже любимую мою Авигею. Как я тоскую теперь по Вирсавии — той, какой она была поначалу, — и по всему, что мы проделывали с нею вдвоем! Я был влюблен, и так влюбляться мне не случалось за всю мою жизнь — пока я не перебрался в Иерусалим, и не встретил ее, и не поимел ее не раз и не два. В первый-то раз я кончил слишком быстро. Да я едва не спустил прямо на крыше, как только увидел ее и приказал привести ко мне. Причиной того, что я продолжал сражаться с Авениром и с тем колченогим хиляком, которого он поддерживал мне назло, была скука, царившая в Хевроне. Опять-таки и честолюбие тоже не позволяло мне остановиться, да к тому же война доставляла мне добавочное развлечение, не дававшее засохнуть душе. Вот я и упорствовал во весь этот растянувшийся на годы конфликт и с тем пущим пылом, что видел, как дом Давида набирает все больше силы, а дом Саула все больше хиреет.

Я давил на них и давил, как только мог. И наконец в отношениях двух моих противников образовалась долгожданная трещина, раскол столь же судьбоносный, сколь и неизбежный. Причиной стала бабенка, ни больше, ни меньше, заурядная давалка, ну и сверхчувствительное мужское тщеславие тоже сыграло немалую роль. Для народа, в языке которого отсутствуют обозначения гениталий, мы таки хлебнули с ними горя, не правда ли? Иевосфей не смог вынести мысли о том, что Авенир спит с Рицпой, здоровенной бабищей, состоявшей при жизни Саула в его наложницах, вот он и обложил за то Авенира разными словами. Такие-то пустяковые события и становятся зачастую поворотными вехами в истории великих наций. Хотите верьте, хотите нет, но не будет гвоздя — пропадет подкова, не будет подковы — конь пропадет, не будет коня — не будет и битвы, а не будет битвы, так вообще черт его знает что тогда будет. Иевосфей допустил неосмотрительные высказывания. Забыл, что он всего лишь орудие в чужих руках, и позволил себе увлечься опрометчивой фантазией, будто он и в самом деле царь. Авенир же, подвергнутый разносу, столь же дерзкому, сколь и унизительному, полез от ярости на стену.

— Разве я — собачья голова, что ты взыскиваешь ныне на мне грех из-за женщины? Ты что о себе вообразил? Разве я предал тебя в руки Давида? Или я не мог, если бы пожелал, отнять царство от дома Саулова и поставить престол Давида над Израилем и над Иудою, от Дана до Вирсавии? Да мне бы на это одного дня хватило. Пусть и повинен я в грехе, за который ты меня укоряешь, тебе ли обращаться ко мне с такими речами? Или ты, червяк ты безногий, и впрямь почитаешь себя царем?

И не мог Иевосфей возразить Авениру, ибо боялся его.

Готов поспорить, что к этому времени Авенир уже разобрал писание, начертанное неведомой рукой на стене, — есть у меня смутное подозрение, что предпринятые им тайные попытки примириться со мной имели своей основой не одну только уязвленную гордость. Он отправил ко мне послов с предложением заключить между нами союз. Иевосфей тоже принялся закидывать удочки на сей счет. Я и безо всякого хрустального шара увидел, что ныне все козыри сами лезут мне в руки, понял, что рука моя ныне крепка, и, если вы простите мне смешанную метафору, разыграл свои карты с безупречной ловкостью этой самой руки. Я поставил такое условие — прежде чем мы начнем договариваться с любым из них о чем бы то ни было, пусть вернут мне жену мою, Мелхолу. И точка, не любо, не кушай. Обсуждению не подлежит.

— Ты не увидишь лица моего, — повелительно, словно абсолютный монарх, которым мне предстояло со временем стать, заявил я Авениру, — если не приведешь с собою Мелхолы, дочери Саула. Отдай жену мою Мелхолу, которую я получил за сто краеобрезаний филистимских.

Я не сомневался, что верх будет мой.

— А может, лучше краеобрезаниями возьмешь? — Такой циничный ответ прислал мне Авенир. Мне порой не хватало Авенира — уже после того, как Иоав прикончил его.

И послали они за нею и взяли ее от мужа, от Фалтия, сына Лаишева, чтобы вернуть ее мне. Пошел с Мелхолою и муж ее, Фалтий, и с плачем провожал ее до самого Бахурима, но Авенир отослал его, сказав: «Ступай домой».

Фалтию не плакать надо было, а радоваться. Плакать-то следовало мне, ибо со дня, в который она вновь переступила порог мой, я не видел от нее ни единой минуты покоя, ниже удовольствия. Мы не виделись с нею больше десяти лет. И тем не менее, воротившись, она первым делом сочла нужным еще раз напомнить мне, что это она у нас царская дочь. Ей не понравился вид из окон ее покоев — с самых детских лет, проведенных в доме отца в Гиве, она привыкла к видам покрасивее. Хеврон она нашла вульгарным, кроме того, она не желала терпеть присутствие прочих моих жен и детей их в ее, как она выражалась, дворце. Она желала, чтобы я ей сделал ребенка. Я с удовольствием отказал. Мне не потребовалось долгих размышлений, чтобы сообразить — возьми я тогда эти самые краеобрезания филистимские, мне жилось бы куда спокойнее.