Книга Хан Хубилай: От Ксанаду до сверхдержавы - Джон Мэн

Куратор Акико Мацу, полноватая, суетливая, полная энтузиазма женщина, с гордостью продемонстрировала некоторые из своих любимых находок: прекрасную селадоновую чашу, шлем, меч, связку стрел, обломки лука и арбалета — а потом тщательно упакованные в вату человеческие черепа.

— Вот этот принадлежал молодому человеку, — показал Хайясида. — Видите, морская вода разъела кальций, но по его развитости видно, что этому юноше было около двадцати лет. А вот это — череп старика. Взгляните на его зубы. Вот это коренные. Старик был в хорошей форме, в зубах вообще ни одного дупла.

Осмысливать эти находки пока еще слишком рано. Это всего лишь немногочисленные кусочки гигантской головоломки, созданной тем тайфуном и всеми тайфунами, случившимися потом. То, что произошло тогда и после, равносильно попытке бросить 4000 яиц в гигантский смеситель, затем раскидать смесь по илу, потом навалить сверху новые слои ила и после всего этого — попытаться разобраться в получившейся мешанине. Четыре тысячи кораблей! Это миллионы обломков, большей частью, надо полагать, рассеянных по дну залива Имари. Из них только сотня или около того готова для показа публике. Хайясида все еще находится в самом начале работ, надеясь, что еще какая-нибудь находка вдохнет в других такую же страсть, как у него, и позволит продолжить исследования.

И все же не слишком рано сделать некоторые предварительные выводы. Из найденных обломков горшков почти все китайские, а не корейские, многие из них изготовлены в давно учрежденных мастерских Исина в Цзянсу. В самом деле, из всех найденных предметов лишь около 20 корейские — убедительное доказательство, что основные потери пришлись на долю китайского флота.

Как же так вышло?

Для мореходных судов главное значение имеет конструкция. А здесь, похоже, было немало сделанных кое-как, лишь бы побыстрее. Один из помощников Хайясиды, Рэндолл Сасаки из Техасского сельскохозяйственного и машинного университета, изучивший около 500 деревянных обломков, с удивлением обнаружил отверстия от гвоздей, находящиеся подозрительно близко друг к другу и сгруппированные так, словно строители использовали старые доски.

Есть и другие доказательства от самого Хайясиды. Он показал мне квадратный кусок дерева с двумя отверстиями.

— Это мачтовая опора, деревяшка, на которой стояла мачта, подкрепляемая двумя подпорками, вставленными вот в эти гнезда. Но взгляните: эти отверстия не по центру. Эту мачтовую опору сделал кто-то, не знавший что делает, — заметил он и добавил, подводя итог. — Знаете, что, на мой взгляд, действительно странно? Мы пока не нашли никаких свидетельств мореходности этих судов — клинообразных килей.

Эти свидетельства в совокупности с катастрофической потерей по меньшей мере одного крупного судна, которому полагалось бы иметь способность выплыть из тайфуна, предполагают поразительный, но логичный вывод: в ответ на безумные требования массового строительства с высокой скоростью строители флота Хубилая принялись импровизировать. Они брали любой доступный корабль, не глядя, мореходный он или нет, хорошие ставили в строй, а плохие переделывали с помощью подручных материалов. За исключением новых судов, построенных корейцами (от которых не найдено ни одного фрагмента), огромное большинство флота вторжения состояло из плоскодонных речных барж, совершенно непригодных для плавания в открытом море. Хайясида также гадает насчет еще одной возможности, на которую наводит употребление некачественной древесины и плохая конструкция судов: не была ли оппозиция планам Хубилая столь сильна, что рабочие действительно занимались саботажем? В любом случае амбиции Хубилая привели к массовому отказу от контроля над качеством продукции. Я чуть ли не слышу лицемерные слова десятков надзирающих за строительством кораблей, дружно с гордостью заявляющих, что приказ выполнен и все суда готовы. Никто не сообщил хану, что если на море станет неспокойно, то эти суда окажутся смертельными ловушками.

На сегодняшний день обследовано лишь около 0,5 процента места раскопок у Такасимы площадью в 1,5 квадратных километра, не говоря уж об остальном заливе Имари. Наверняка там можно найти еще многое, и я готов побиться об заклад, что эти находки будут новыми свидетельствами монголо-китайской неадекватности, поддерживающими довод Конлана, что японцам вовсе не требовалось божественного вмешательства.

О да, окончательно с монгольским флотом разделался шторм. Несомненно, корабли были плохо сделаны, а стратегия страдала большими изъянами. Но захватить плацдарм монголам не позволило именно сопротивление японцев. Хубилаю требовалось нечто подобное десанту в стиле «дня „Д“»: высадка на берег ста тысяч солдат, затем выгрузка всего снаряжения — лошадей, катапульт, аркбаллист и еще лошадей — и напор вглубь страны. Вместо этого энергичное противодействие японцев задерживало десантирование, в то время как некоторые храбрецы вроде Суэнаги переносили боевые действия на стоящие в заливе корабли противника, добиваясь патового положения, сломать которое монголам, по всем признакам, так и не удалось бы.

Мог ли Хубилай выиграть эту кампанию? Откровенно говоря, сомневаюсь. В лучшем случае, действуй оба флота вместе, результат был бы всегда почти ничейный. И определенно, коль скоро южный флот отставал от графика, монголы двигались навстречу поражению, став жертвами сложности и масштабности операции, внутренней оппозиции, своей некомпетентности и военной неразберихи. Они находились далеко от своей базы, не имея никакой поддержки, и спустя всего несколько недель у них начали бы иссякать продовольствие, вода и боеприпасы. Единственными вариантами исхода могли быть только смерть или бесчестье отступления. Тайфун не повернул ход битвы, он просто заменил затяжной коллапс быстрым концом. Своими безумными амбициями Хубилай, по сути дела, погубил собственный флот еще до того, как тот вышел в море.

Глава 14

ДЕНЬГИ, БЕЗУМИЕ И УБИЙСТВО

Ничто так не обнажает скрытые мотивы, как убийство. Ничто так не обнажает изъяны правительства, как политическое убийство.

Эта история показывает нам бьющееся сердце администрации Хубилая. Он создал чудовище с непомерным аппетитом по части пожирания людей, материалов и денег, и его приходилось постоянно кормить. Казалось, что один человек владеет секретом, как делать это бесперебойно, и для Хубилая это было достаточно веской причиной игнорировать ненависть, которая как чума распространялась вокруг его одержимого властью и глубоко отталкивающего министра. 20 лет он предоставлял ситуацию самой себе, пока та не разрешилась драмой, более сенсационной, чем любой выдуманный триллер, где имелись и фанатик-самоубийца, и безумный монах, и заговор-фарс, и убийство человека, стоящего в центре этого кипящего варева. Неудивительно, что Марко Поло ухватился за эту историю. Но он не знал и половины ее.

Злодея этой пьесы звали Ахмед, узбек (как назвали бы его мы, хотя в то время такого народа, как узбеки, еще не существовало) из Банаката в нескольких километрах к юго-западу от Ташкента на Сыр-Дарье. Городок этот был взят Чингисом в самом начале его вторжения в мусульманский мир в 1220 году; монголы перебили гарнизон и увели ремесленников и молодежь для осадных работ.[73] Должно быть, примерно в ту пору он и родился. Наверное, его мать попала в плен вместе с теми юношами, так как мальчиком Ахмед состоял в свите Чаби, а после того, как в 1239 году та стала женой Хубилая, тогда еще молодого князя 24 лет, продвинулся в дом Хубилая, помогая с финансами и военными расходами. В этой среде он и сложился как личность, став, по выражению его биографа Герберта Франке, «безжалостным субъектом, жаждущим полностью контролировать государственные финансы».