Книга Рабы на Уранусе. Как мы построили Дом народа - Иоан Поппа

Хотя у нас отобрали почти все командирские прерогативы, офицер или младший офицер, командующий взводом, отвечает головой за все проступки подчиненных. В случае, если человек не возвращается из увольнительной или отпуска, который ему предоставили, то командир взвода обязан поехать за дезертиром и привезти его назад из Харгиты, Сату-Маре или Тульчи. Сам! За свой счет! Причем милиция соответствующего уезда никак не вмешивается!

Иногда случается, что офицеру неожиданно просто вонзают нож в спину. Это означает в глазах наших высших чинов, что «офицер не проявил чувства такта». Есть немало старшин, которые уже набили руку на «возвращении» дезертиров, и они умеют лучше, чем мы, убедить беглецов вернуться, упрашивая и увещевая их:

– Слушай, парень, пожалей меня, ведь надо детей растить, а меня попрут из армии. Давай, ничего тебе не будет. Даю тебе слово. Сядем оба в поезд, и завтра мы уже в Бухаресте.

Иногда дезертир дает себя убедить. В другой раз – нет. Зависит… Иной раз соглашается ехать, но в пути передумывает и, когда старшина расслабится от усталости или его сморит сон, беглец спокойно выходит из поезда и возвращается домой. И снова начинается «разъяснительная работа».

Как мы до этого дошли? Почему позволили все это? Как существует подобное государство? И может ли называться армией подобная армия?

Днем мы работаем, а ночью составляем табели, учеты явки на работу, статистические данные, пишем в своих тетрадях командиров взводов глупые и бесполезные программы, которые иссушают нам мозги и душу и не служат на пользу никому. Составляем списки солдат, которые получили лопаты, списки тех, кто получил тачки, табели тех, кто заявляет, что не имеет детей или, напротив, тех, кто заявляет, что имеет детей, и сколько именно.

Мы заставляем военных подписывать декларации с самыми фантастическими нарушениями порядка, которые они могли бы совершить: что они не умрут, будучи разорваны на части, поражены электрическим током или утоплены водной стихией, что они не будут драться, что они не поднимут восстание и не будут участвовать в мятежах. Потому что если они сделают что-либо подобное, виноваты будем мы, командиры. Так говорит закон. Чей закон? Кто установил подобный закон?

И обязательства умножаются. Декларации за декларациями, в которых подписавшиеся признают, что они ознакомлены с тем, что не имеют права что-либо комментировать, выходить из себя, воровать, лениться, прогуливать, производить разрушения, принимать пищу (во время работы), играть на лесах. От нас требуют составлять самые нелепые списки. Например, один солдат, шизофреник, балуясь со шлангом от компрессора, засунул его себе в задницу, и в долю секунды раздулся и лопнул, как воздушный шар. Умер на месте. Тут же нас собрали и заставили составить списки с подписями военных, что они ознакомлены с тем, что не имеют права забавляться со шлангом от компрессора. Кто-то бросил камень:

– А если кто-нибудь проглотит гвоздь и умрет?

– Вы должны иметь от него расписку, что он ознакомлен и не имеет права глотать гвозди.

От дилеммы нас освобождает капитан Кирицою, который, ужиная с нами вечером, сказал:

– Да сделайте пять списков в тетради, оставьте вверху свободное место, заставьте солдат расписаться ниже, и, если вдруг умрет кто-то, кто съел известь, вы быстро открываете табель и заполняете свободное место сверху: «Список военных, которые были ознакомлены, что строго запрещается есть известь». И если у вас потребуют, покажите им список. Скажите: «Мы им говорили, что нельзя есть известь… мы заставили их и расписаться… вот так…»

Мы так и сделали. И хорошо вышло! Потому что потоп из обязанностей, приказов, запретов и наказаний обусловлен только потребностью тех, что наверху, обезопасить себя бумагами и оправданиями. Чтобы полковники и генералы имели обеспеченные тылы, все остальное – хоть тресни!

Все стало формализмом, военные программы – это чистые фантазии. Согласно им, после восемнадцати часов работы взвод резервистов выполняет якобы строевое учение, стрельбы с пехотным оружием и т. д. Кому нужны эти фикции? Кому на пользу такие выдумки?

Педантизм и крохоборство перешли всякие границы. В отсутствие истинных критериев оценки, толпы военных уполномоченных и инспекторов, начальников частей, дирекций, членов политических бюро и советов (политруков) раздают направо и налево санкции – по причине того, что взводы не выравнивают свой строй на сборах или что офицеры не занесли все рекомендации, которые они получили, в тетрадь командира взвода. И таких санкций тысячи! Ничто не нравится командирам, и все подвергается интерпретациям. Если спросить, например, политрука, то самую большую опасность для распространения инфекции представляют длинные, нестриженые волосы военных. Но то, что в спальнях не течет вода, или что в еде полно червей, их не касается. Это входит в категорию «лишений военной жизни». Если времена когда-то поменяются, то подобных командиров, возможно, будут судить как военных преступников.

* * *

Я везу под арест в гарнизон резервиста, который поступил в мой взвод три недели назад, сбежал и совершил вооруженное нападение – ограбил магазин. Милиция нашла его через день после того, как он вернулся во взвод, но не арестовала его. Я получил только задание отвести его в гарнизон. Понятия не имею, что он будет там делать. Меня изумляет только то, что до сих пор никто меня ни о чем не спрашивал. В абсурдном мире «Урануса», согласно законам, которые царят здесь, я – то лицо, которое должно бы отвечать за проступок, совершенный резервистом, и, по идее, сам солдат должен бы вести меня под арест гарнизона, а не я его.

У солдата четверо детей и больная жена. Он говорит мне, что его не будут судить и отпустят, потому что «таков приказ Чаушеску – судить и наказывать только тех, кто убивает». А он никого не убивал. Это правда, но ему оставалось совсем немного, чтобы это сделать.

Он признается мне, что «работа – только для тракторов и дураков» и за свою жизнь (а ему пятьдесят лет) он не проработал нигде и дня и даже не думает работать. Но наниматься – нанимался на многие работы. Потом с любопытством спрашивает меня, сколько лет я на «Уранусе». Открывает рот от удивления, когда я говорю ему: «Четыре года», – и восклицает:

– Мать моя Исусе! Но кого же вы убили?

Меня забавляет его откровенность. Когда мы выходим из автобуса, я даю ему перекусить в заведении самообслуживания, покупаю ему пять пачек сигарет «Бучеджь» и сую их ему в карман вместе с бумажкой в пятьдесят лей. В конце концов, передаю его в гарнизон. Прежде чем войти в камеру, он поворачивается ко мне и говорит:

– Ох, господин лейтенант, ну и плохо вам придется. Слишком уж добрая у вас душа.

И он не сентиментален, негодяй, когда говорит мне это. Он говорит серьезно, изучив меня почти по-научному, глазом исследователя, который издали наблюдает за явлением, делает необходимые выводы и записывает их в журнал.

По возвращении, при входе в «Уранус», железная рука опускается мне на плечо, и майор Дику из секуритате спрашивает у меня удостоверение. С недоумением узнаю, что удостоверение должно быть «завизировано». Когда? Кем? Никто не знает.