Книга Ахматова. Юные годы Царскосельской Музы - Юрий Зобнин

Об этом одесском лете Ахматовой известно очень мало, но, насколько можно понять, именно здесь, в Одессе, в 1904 году состоялся её поэтический дебют в профессиональной литературной аудитории. Речь идет о летних собраниях творческой интеллигенции (туземной богемы и столичных курортников) на даче у писателя Александра Митрофановича Фёдорова.

Талант Фёдорова на рубеже столетий вскормили и выпестовали неутомимые братья Попандопуло, превратившие подающего надежды провинциального богемного беллетриста в главного литературного гранда своих «Одесских ведомостей». Переезд на тучные новороссийские хлеба благотворно подействовал на даровитого Фёдорова. Помимо «Одесских новостей» его очерки, фельетоны, рассказы и стихи бойко публиковались в «Русском богатстве», «Русской мысли», «Вестнике Европы» и других именитых изданиях. На страницах популярного «Живописного обозрения» увидели свет первые романы («Степь сказалась» (1897), «Наследство» (1899)), а в Петербурге была принята к постановке пьеса «Бурелом». «Его пафос – творческая влюблённость в красоту», – благосклонно писали о Фёдорове столичные критики.

Фёдоров прочно обосновался в Одессе, стал завсегдатаем местного «Литературно-артистического клуба», входил в «Товарищество южнорусских художников», дружил с Буниным, Куприным, Горьким, Найдёновым, живописцами Титом Дворниковым и Кириаком Костанди. Дачную усадьбу под Большим Фонтаном Фёдоров строил долго, по мере поступления крупных гонораров, закладывая и перезакладывая уже построенное. После появления первых жилых помещений гости тут не переводились. К 1904 году дача Фёдорова была уже известным всей Одессе летним литературно-художественным салоном, где весь сезон общались как наезжавшие с севера знаменитости, так и одесская интеллигенция, поддерживающая культурное реноме «южной Пальмиры»[199].

Дача Фёдорова (для посвящённых – «Дача Митрофаныча») находилась на пути из Одессы в Люстдорф, по направлению уже знакомой читателю Фонтанской паровой узкоколейки (через три года из Люстдорфа до 16-й станции Большого Фонтана пойдёт первый в Одессе трамвай). Однако близким это соседство назвать нельзя, так что встреча Ахматовой с Фёдоровым и его знаменитыми гостями состоялась, наверняка, при содействии каких-то общих одесских знакомых тётки Аспазии или Инны Эразмовны[200]. Соблазнительно, конечно, предположить, что и на дачу Сорокини мать и дочь завернули, возвращаясь в Люстдорф после посещения фёдоровского салона, и что слова Ахматовой о мемориальной доске, имеющей в грядущем возникнуть на стенах пресловутой избушки, вырвались под впечатлением первого пребывания в обществе настоящих писателей и артистов. А совсем уж разыгравшись, воображение тут же рисует картину пёстрого и шумного собрания на Большом Фонтане, радость Инны Эразмовны при встрече с давними друзьями, смущённую пятнадцатилетнюю Ахматову, поощрительные реплики любезных хозяев и, наконец, само дебютное чтение:

Я лилий нарвала прекрасных и душистых,Стыдливо-замкнутых, как дев невинных рой,С их лепестков, дрожащих и росистых,Пила я аромат и счастье и покой.

И сердце трепетно сжималось, как от боли,А бледные цветы качали головой,И вновь мечтала я о той далёкой воле,О той стране, где я была с тобой…

Стихотворение «Лилии» не было опубликовано при жизни Ахматовой, но, в отличие от прочих ранних стихов, не было и безвозвратно уничтожено ею, а, напротив, дошло до нас в автографе (позднейшем!) с точным указанием времени и места: «1904 г. Одесса. 22 июня». Это наводит, конечно, на размышления как некое своеобразное тайное послание автора потомкам.

Всё действительно нежелательное или несущественное Ахматова умела хоронить для будущего очень надёжно. Она никогда не стала бы тревожить прах сожженной детской тетради шутки ради, воскрешая погребённые стихи и пуская затем странный автограф на волю случая, в непредсказуемый гольфстрим петербургских рукописных коллекций. По крайней мере, это первый по времени из известных нам стихотворных текстов Ахматовой, весьма удачно оформленный для её биографов. Один, взглянув на дату, вспомнит о гумилёвском «императорском» букете, вручённом десять дней назад, другой – о том, что именно в 1904 году Фёдоров, раздражённый нападками символистов, носился с идеей создания собственной поэтической школы[201]. Явление среди фёдоровских дачных гостей Ахматовой с её стихами, явно небесталанными, было весьма кстати для хозяина салона, и Александр Митрофанович тут же заинтересовался возникшим у него на пути юным дарованием.