Книга Лев Гумилев - Валерий Демин

Ноосферную предустановленность и обусловленность Куликовской битвы ощущали и ее современники. В «Сказании о Мамаевом побоище», написанном почти по горячим следам, содержится поразительный фрагмент, когда мать–земля перед Куликовской битвой плачет о детях своих – русских и татарах, которым только еще предстоит погибнуть в кровавой сече. Один из сподвижников князя Дмитрия Донского — Дмитрий Волынец приник к земле правым ухом и услышал «землю, рыдающую двояко: одна сторона точно женщина громко рыдает о детях своих на чужом языке, другая же сторона, будто какая-то дева вдруг вскрикнула громко печальным голосом, точно в свирель какую, так что горестно слышать очень». Найдется ли в мировой литературе аналогичный образ, где бы будущие победители жалели своих лютых врагов? Но главное в другом: подобная мысль могла родиться, только пройдя через глубины ноосферы и через прямое взаимодействие с ней.

Куликовская битва — яркий маяк отечественной истории, видимый отовсюду, с любой ее близкой или отдаленной точки. Л. Н. Гумилёв убедительно доказал ее пассионаро-энергетическое значение для сплочения народов России и превращения их в новый исторический этнос. Он подытоживал: « Победа была одержана, но потери русских оказались очень велики: из 150 тысяч человек в строю оставалось 30 тысяч, 120 тысяч погибло или было ранено. Однако жертвы эти были не напрасны. Этническое значение происшедшего в 1380 г. на Куликовом поле оказалось колоссальным. Суздальцы, владимирцы, ростовцы, псковичи пошли сражаться на Куликово поле как представители своих княжеств, но вернулись оттуда русскими, хотя и живущими в разных городах. И потому в этнической истории нашей страны Куликовская битва считается тем событием, после которого новая этническая общность – Московская Русь – стала реальностью, фактом всемирно-исторического значения». «Русский этнос, — заканчивал Гумилёв свою мысль в другой работе, — родился на Куликовом поле, на тесной, затянутой перелеском и болотцем площадке, размером не более 30 квадратных километров, откуда вышла горстка новых русских[57], родоначальников этноса, который живет и поныне».

Дальнейшая историческая эволюция России еще долгое время испытывала последствия пассионарного взрыва, произошедшего в период образования Московского государства. Цели и действия русских людей XVI века принципиально изменились по сравнению с поведением предшествовавших поколений московитов. Пассионарных людей стало много, а задача объединения и отстаивания рубежей страны была уже выполнена. И тогда пассионарные русские люди обрели новые цели жизни, новые императивы поведения. Мир стал тесен им, они перестали выполнять свои обязанности, и каждый из них захотел стать самим собой.

С объединением страны была достигнута политическая и экономическая стабильность. В деревнях можно было тихо-спокойно заниматься сельским хозяйством, платя оброк владельцам земли. Наибольший оброк получали служилые дворяне, так как у них крестьян было мало, а содержать коня и копьеносцев полагалось за свой счет; средний — бояре и минимальный — монастыри. Но богатая земля окупала любые затраты и любые налоги, и поэтому население Руси за первые 50 лет XVI века выросло в полтора раза, достигнув девяти миллионов человек.

Однако пассионарным молодым людям в деревне делать было нечего, им было там безумно скучно. Деревню пред­почитали люди гармоничные — тихие, трудолюбивые, спокойные; они ничего не искали, но землю обрабатывали умело и налоги платили исправно. Пассионарии же стремились покинуть тихую деревню, руководствуясь идеей, сформулированной еще в Античности: «Случай пробегает мимо — блажен, кто схватил его за волосы». А в XVI веке в России сделать карьеру можно было только на государственной службе.

Надо сказать, что московские князья сами способствовал росту пассионарности в Москве. Так, Иван III решил, что мятежных новгородцев (а среди них пассионариев тоже было довольно много) следует перевезти в Москву, дабы за ними было легко наблюдать. С теми же целями перевезли на Москву и множество мелких «княжат» из-под Путивля, Чернигова Новгорода-Северского, Курска. Аналогичным образом поступил Иван III и с наиболее активными «удельными» князьями: мало ли что вытворит в Шуе князь Шуйский или в городе Одоеве князь Одоевский, а в государевой столице они под присмотром, тут «люди ходят». Решение это было вполне логичное, государственное, но привело оно, как всегда, вовсе не к тем результатам, на которые рассчитывали.

Поскольку в Москве наряду с представителями пассионарной аристократии сконцентрировалось огромное количество пассионарных «послужильцев», «отроков» и просто посадских людей, найти себе сторонников было самым простым делом. В итоге жители одной части Москвы поддерживали Шуйских, другие посадские — Вельских и т. д. Москва очень быстро, уже к началу XVI века, превратилась в очаг пассионарности: всё население города было разбито на враждебные партии.

К счастью, не все пассионарии шли в Москву. Ведь, обосновавшись там, надо было кому-то служить или при ком-то быть холопом. И хотя по тому времени это было очень выгодно: тебе и деньги перепадут, и выпить найдется, и служба легкая, и кафтан на тебе с барского плеча, — обнаружилось огромное количество пассионарных людей, которым подобная перспектива казалась неприемлемой, ибо они были слишком независимы и честолюбивы. Повышение пассионарности и в столице, и на окраине этнического ареала приводило в принципе к одинаковым последствиям: внутри этнической системы увеличивалось количество вхо­дящих в нее подсистем — консорций и субэтносов, так как пассионарные люди чувствовали свою «особину» и объединялись. Высокий уровень пассионарности дал множество людей, с детства учившихся только одному — воевать — и не знавших никакой иной профессии, кроме военной службы своему государю.

Особый интерес у Льва Николаевича вызывали такие драматические вехи русской истории, как опричнина и Смутное время . Он отмечал, что историки XX века в соответствии с духом времени пытались обнаружить в явлении опричнины некий социальный смысл, ибо считалось, что человек социально не обусловленных и экономически невыгодных какому-либо сословию или классу поступков совершать не должен. Однако попытки определить социальный состав опричнины оказались неудачны: среди опричников находились и бояре, и «духовные», и холопы. Все они были «свободными атомами», которые отделялись и от своих социальных групп, и от своих суперэтнических систем. Полностью порвав со своей прежней жизнью, опричники не могли существовать нигде, кроме как в окружении царя Ивана IV, пользуясь его расположением. Да и какой соци­альный смысл могло заключать в себе их поведение?

Гумилёв считал, что опричнина была создана Иваном Грозным в припадке сумасшествия в 1565 году и официально просуществовала семь лет. Задачей опричников было «изводить государеву измену», причем определять «измену» должны были те же самые опричники. Они могли убить любого человека, объявив его изменником. Одного обвинения было совершенно достаточно для того, чтобы привести в исполнение любой приговор, подвергнуть любому наказанию. Самыми мягкими из наказаний были обезглавливание и повешение, но, кроме того, опричники жгли на кострах, четвертовали, сдирали с людей кожу, замораживали на снегу, травили псами, сажали на кол… Особенно страшной расправе подвергся в 1570 году Новгород, где было истреблено почти все население. Даже младенцев опричники бросали в ледяную воду Волхова.