Книга Татуированные души - Аврора Гитри

Мы вместе укладываем его рядом с ее кроватью, у окна. Небо начинает проясняться, приобретая голубые и сиреневые оттенки — цвета, которые напоминают мне о чудовищном эпизоде с фарангом, а затем о ночи, проведенной с французом. Пока Кеоу роется в шкафу в поисках простыней, я думаю о его холодном взгляде, о невыносимом равнодушии. Я вижу, как он, молча, лицом к стене, смешивает краски. Потом отбирает тени, не удостаивая меня взглядом. Когда заканчивает приготовления, он идет ко мне с баночкой крема в руке. Губы у него сжаты, глаза полыхают яростью.

— Докмай, все хорошо? — спрашивает Кеоу.

— Да, да. Не волнуйся.

Чтобы успокоить ее, я хватаю простыню и бросаю ее на матрас. От белья исходит нежный запах стирального порошка, распространяющийся по всей комнате. Воспоминания охватывают меня. Француз с гримасой на лице подходит ко мне решительным шагом, становится на колени. Его голубые глаза не видят меня. Его пальцы грубо надавливают мне на щеки, его кисточки царапают веки, его карандаши рвут губы и…

— Оставь в покое подушку, Докмай. Она не сделала тебе ничего плохого.

Переживая заново сцену мучительного макияжа, я вонзила ногти в подушку, на ней остаются вмятины даже после того, как я убираю руки.

— Что случилось, Докмай? Ты думаешь о Нет?

Я слегка покачиваю головой. Не о ней. Как только я представляю себе свою подругу, она чудится мне раненной, истерзанной когтями тигра. Вчера она так и не пришла в «Розовую леди». По мнению сутенерши, Нет скоро уйдет навсегда. Я слышала, как она говорила одной девушке во время закрытия: «Пусть заплатит кругленькую сумму, если хочет оставить ее себе. Как подумаю, какой доход она приносила…» Я сразу отошла от старухи и от ее безудержной жадности. Но я знала, что она права и что хищник скоро завладеет своей добычей. Я решила не думать об этом, сосредоточиться на том, что у меня осталось, а не на том, что я уже потеряла. Сосредоточиться на своей любви, а не на ушедшей дружбе.

Поэтому я не думала о Нет.

Я думала только о французе. Я чувствовала, что он отдаляется от меня. Во время сеанса он держал дистанцию, он рассматривал законченное произведение на моем лице с явным отвращением. Он не лег рядом, чтобы согреть меня. Он не положил мою голову себе на колени, чтобы увидеть, как просыпается мой символ в то время, как я засыпаю. Он аккуратно убрал палитру, не обратив никакого внимания на беззвучные слезы, обжигавшие мне щеки. Как бы я хотела собраться с силами, встать, встряхнуть его за воротник и сказать… Сказать, что тот фаранг не спал со мной, что он отшвырнул меня, ранил, унизил. Сказать, что я обожаю его, моего гиганта с золотыми пальцами, что я принадлежу только ему, несмотря на остальных клиентов и старуху. Описать, какое чувство я испытываю, когда он касается руками моего лица, какое бесконечное наслаждение охватывает меня в этот момент, какое ощущение истинной жизни. Но я смогла лишь оплакивать Докмай, понимая, что она исчезает.

Он встал для того, чтобы бросить свысока: «Быть может, я приду завтра», — и столкнул меня в бездну тревожной неуверенности.

— О французе, да? — спрашивает Кеоу, вздыхая. — Странный он тип. Попытайся найти себе другого. Мне не нравятся его глаза.

Как объяснить ей, что теперь я живу только им? Что только от его взгляда и его пальцев расцветает моя новая личность? Я не смогу существовать без него. Если он бросит меня…

Нет. Я этого не допущу.

— Он устроил сцену ревности, так?

Я киваю.

— Вы так тихо себя вели. Я ничего не слышала, когда спустилась в свой бокс с немцем.

А я могла бы поклясться, что его кисточки скребли мою кожу с оглушительным скрежетом.

— Ему придется привыкнуть. К тому же он очень не нравится сутенерше. Мне даже кажется, что она его боится после того, как ты вышла из норы с этой штукой, намалеванной на физиономии.

Солнце встало, оно заливает окно сияющими лучами и вдруг проясняет мое сознание. Ну конечно! Как же я раньше об этом не подумала? Девушки видели рисунок на моем лице, а значит, они знают, как француз изобразил мою душу. Каждый раз, когда я пыталась посмотреть на его произведение, он закрывал зеркала, заслонял отражение, заставлял меня показывать его, а мне самой увидеть не разрешал. Сегодня ночью он разглядывал меня с отвращением. Какую маску приклеил он мне на лицо? Имею ли я право попросить Кеоу описать мне рисунок? Если я узнаю, что он изображает, я сумею, быть может, удержать француза. Я буду вести себя соответственно своему символу и докажу любимому, что только он владеет мной.

— Что это было?

— Что? — спрашивает растянувшаяся на кровати Кеоу уже сквозь сон.

— Ну какой рисунок был у меня на лице?

Она приподнимается и внимательно смотрит на меня. Кажется, она ищет следы рисунка на моей коже. Ее глаза повторяют движения кисточек, обегают мой лоб, спускаются к векам, задерживаются у края губ и застывают на подбородке. Она шепчет:

— Огромный тукай.

XI

Человек в маске

Декабрь 2006 года

Человек в маске не спал три дня.

Он бдит над девочкой, он поддерживает ее в борьбе.

В первый день она училась дышать. Во второй она смотрела и шевелила руками. Сегодня вернулся ее голос, тонкий, хрупкий. Она просит пить, жалуется, что у нее болит все тело. Но она не извивается. Не бьется в конвульсиях, показывая своему покровителю, что скоро сможет бегать. Девочка не упрашивает деревянного клоуна отпустить ее, дать ей денег, чтобы она улетела на облако. Дело в том, что она до сих пор не сумела с него спуститься.

Человек напрасно ее зовет, напрасно пытается вернуть к жизни настоями; он прекрасно видит, что душа ее висит на волоске, что девочка часами лежит с открытыми глазами и умоляет смерть забрать ее к себе вместе с облаком.

Он суетится вокруг нее, массирует омертвевшие конечности своей подопечной, ласкает их, разговаривает с ними. Он нарушает тишину, угрожающую поглотить ее, рассказывая древние легенды, которые запомнил наизусть, услышав их когда-то от старой женщины, в чьих глазах сияла вечность. Сказки порой будят внимание девочки. В эти моменты в ее глазах появляется огонек, она слабо улыбается, пробуждая в человеке тайную надежду. Но затем она опять уходит за стекло.

— Бедная девочка. Она очень больна, — говорит Пхра Джай, опускаясь на колени рядом с человеком в маске.

Он пришел с продуктами раньше, чем обычно. Он понял, что что-то должно произойти, что-то надвигается. Ведь в его венах течет непростая кровь.

— Она выкарабкается, — шепчет его подопечный, пытаясь убедить себя самого.

Хотя он и не хочет этого признавать, он тоже почувствовал приближение несчастья. Когда дождь пошел на улице с новой яростной силой. Когда сквозь все щели в стенах и сквозь ветхую дверь проник влажный ветер, несущий похоронный запах: запах цветка, с которым души отправляются в свое последнее путешествие, а их семьи погружаются в траур. Тяжелый запах туберозы.