Книга Изгои Рюрикова рода - Татьяна Беспалова

– Ну что же? Кто следующий? Подходи! Горяча кровавая баня!

Ответом ему стал крик. Кричали протяжно, на одном дыхании. Дружинники завертели головами.

– Во-о-олк! – вопил кто-то на краю площади.

Толпа заволновалась, подалась в стороны. Олег огромными прыжками рассекал толпу, словно то было не многолюдное место, а пустая спеть. И народ расступался перед ним, валясь на стороны подобно скошенным колосьям. Колос громко закричал, стал на дыбы, мотая бедовой головой. Лицо Иегуды исказилось. Он что есть мочи вцепился в луку седла, а конь, внимая азарту схватки, метался из стороны в сторону, сшибая тяжёлыми копытами и Давыдовых дружинников, и перепуганную челядь Иегуды. Огромный серо-пегий пёс выскочил из-за спин горожан. Он летел через площадь, словно птица по воздуху. Его челюсти смыкались, огромная голова совершала едва уловимые движения, с треском выдирая куски материи из одежд горожан, валя их в пыль. Но, бывало, челюсти смыкались, кусая бренное тело. Тогда на чахлую траву площади снова лилась кровь.

Благоразумная Вельвела давно спешилась. Её расшитая бисером накидка затерялась в толпе, скрылась в узком проходе между домишками. В сопровождении немногочисленной челяди она отправилась к окраине города, под сень цветущих дерев.

* * *

Касатка стояла одиноко под пустым седлом, отрешённо наблюдая за кровавой бойней на площади. Тат тихо приблизилась к ней, взяла за узду, погладила по золотой морде.

– Хорошая кобыла! Как раз для женской руки, – проговорил Цуриэль. – И ты, дочь степей, наверное, добра. Ты ведь ханского рода? Ведунья?

Она давно приметила старика. Хитроумный жидовин плавал в человеческом море, будто рыба в мутном пруду, безошибочно находящая лазейки в хитросплетении водорослей и ловко ускользающая от свирепых хищников. Чем мутней водица, тем спокойней рыбье житьё, чем кровавей свара, тем богаче её прокорм. Даже зрелище битвы не лишило жидовина здравомыслия. Однако пройдоха сделал вид, будто напугался. Вот и теперь, прежде чем заговорить с ней, он что-то долго прикидывал, примерялся, обдумывал. Наверное, ему незнаком язык племени Шара – её родной язык. Старик прикидывал и рассчитал верно. Заговорил с ней на языке русичей.

– Пропади, жидовин, – отмахнулась Тат.

– Останови светопреставление, ведунья! – Цуриэль осторожно коснулся края её одежд. Тат обернулась, уставилась на него фиалковыми очами.

– О, да ты красива!

– Моя красота не для тебя, хитрый жид!

– Останови светопреставление! Посмотри, твой муж убил пятерых. Твой пёс перекусал половину города. Правитель Тмутаракани валяется в пыли, подобно жалкому червю!

– Ползучей твари – её место!

– Обрати ясные очи на ту сторону! Посмотри на моего воспитанника! Ему грозит гибель! Конь русина убьет его! У-у-у, окаянная скотина!

Тат глянула в сторону побоища и усмехнулась. Кто и с кем сражается на площади? Иегуда не думал сдаваться на милость беснующегося коня. Он намотал узду на запястье, он плотно прижал колени к бокам Колоса, он приник к золотой гриве, и Тат показалось, что воспитанник старого жида вцепился в гриву зубами. В ногах мечущихся горожан ползал израненный Давыд Игоревич, напрочь позабыв о княжеской чести. Барабан гудел, в одних вселяя ярость, а в иных – ужас. Иные дружинники-русичи перешагивали через своего князя, разыскивая невидимого барабанщика. Другие валялись в стороне, повязанные своими же. Прочие были убиты или корчились в собственной крови, стеная и умоляя о помощи. А Буга, знай себе, стучал по шкуре барабана.

– Я готов пасть на колени! – взмолился Цуриэль. – Мой воспитанник… он… в нём вся моя жизнь! Будь же милосердной, ведунья! Укроти своего мужа! Повели сыну перестать бить в проклятый барабан!

– Что получу взамен?

– Что пожелаешь!

– Золото мне не нужно!

– Сядешь на корабль! Поплывёшь со всем семейством подальше от наших берегов. Куда захочешь, поплывёшь!

– Деяну надо в Царьград!

– Хоть в Царьград, хоть в Магриб. Куда угодно!

Фиалковые глаза сверкнули. Женщина сдёрнула с головы шаль, обнажив длинные, с едва заметной проседью косы. Цуриэль внимательно рассматривал рисунки на её лице: тонкие, извилистые шрамы и разноцветные линии – цветы, птицы, причудливые орнаменты. Его старая, обременённая несносным тюрбаном голова была совсем пуста. В ней царил барабанный бой. Бум, бум, бум! Что за пытка этот гул!

– Сколь же многолико гойское племя! – только и смог пробормотать Цуриэль.

Женщина усмехнулась в ответ. Отстранив его властным жестом, она двинулась в толпу. Цуриеэль смотрел, как она лавирует между мечущимися в безумии людьми. В правой руке она сжимала маленький колокольчик. Его печальный звон тонул в криках и монотонном грохоте барабана. Правая её рука крепко сжимала край шали. Женский убор невзрачной тряпкой волочился по пыли следом за своей владелицей, которой странным образом удавалось избегать нечаянных и намеренных ударов. Она всматривалась в толпу и она нашла искомое. Им оказался разнесчастный князь Давыд, ухитрившийся забраться под одну из золочёных повозок Иегуды. Тат склонилась над ним, взмахнула шалью раз и другой, прикрыла ею князя. Внезапно грохот барабана утих, и стали слышны звон колокольчика и тихое пение Тат. Цуриэль припомнил, что слышал уже этот странный, похожий на гул набата голос, выводивший слова на непонятном ему языке, в самом начале драки.

* * *

Она пела любимую песню отца – ту, что часто певал и он сам, когда буйные ветры прижимали ковыли к отвердевшей от холода земле. Тогда стада страдали от мороза и бескормицы, а песня отца умиротворяла буйство духов воздуха. Они переставали терзать землю, улетали к дальним вершинам Каз-Каза, засыпали на время в ледяных пещерах. Тат посмотрела в лицо князя Давыда. Телесную боль и страх, алчность и любострастие, гордость лишь едва-едва приправленная благоразумием, тягостное, вечно гноящееся злопамятие видела она. Князь Давыд хрипел, мотал головой. В его холодных голубых глазах застыл страх. Тат видела в них обезображенное лицо Твердяты и оскаленную, перепачканную человеческой кровью пасть Олега. Тат отвернулась, спрятала в кармашек колокольчик, попыталась приподнять князя за плечи. Тяжёленек оказался управитель Тмутаракани и становиться на ноги не желал. Тат, тяжело вздохнув, запела другую песню – любимый напев бабушки-аланки – верное средство для преодоления упрямства и болезненного подсебятничества. Князь Давыд пошевелился, глянул на Тат осмысленным взором, тень улыбки мелькнула и пропала. Тат приложила руку к его лбу, провела ладонью по бороде, снова попробовала приподнять, проговорила тихо:

– Поднимись, витязь!

Чьи-то сильные руки помогли ей поставить князя на ноги. Гортанный, простуженный морскими ветрами голос проговорил на языке русичей:

– Князь Давыд – достойнейший из воинов. Надо пегевязать его ганы. Я помогу тебе, женщина.

Тат с пристрастием осмотрела обветренное лицо незнакомца, его странный головной убор, украшенный пером невиданной птицы.