Книга Пощады не будет никому - Максим Гарин

Хотя на зоне он привык ко всему и к подобным связям относился вполне лояльно. Правда, на «бабу» ни глухонемой, ни доктор похожи не были, так что определить, кто из них кто, было невозможно.

— Говорят, хорошая…

Михара сам открутил пробку одним движением, ловко и умело. Наполнил две рюмки, затем посмотрел на Муму. Тот закивал головой, дескать, не откажется от угощения, но к столу пока не подсаживался.

— Что, ему можно каплю? — спросил Михара. — Буйным не станет?

— Можно, можно, я ему иногда позволяю такие прелести.

— А баб ты ему не водишь, доктор?

— Баб не вожу.

— А как же он без них?

— А кто его знает? У них, у больных амнезией, в этом вопросе свои проблемы, — и доктор разразился длинной латинской цитатой, из которой Михара не понял ровным счетом ничего.

Собственно говоря, доктор добился того, чего и хотел; вопрос как бы был исчерпан и закрыт сам собой, а показывать свою неосведомленность и неграмотность Михаре не хотелось, слишком мало он еще знал доктора. От цитаты на мертвом языке Михаре стало не по себе. Если бы доктор ляпнул что-нибудь из Уголовного кодекса, то тут бы Михара себя показал человеком осведомленным во всех тонкостях и смог бы дать доктору Рычагову фору очков десять. Но в латыни Михара был не силен, хотя несколько слов знал.

На кухню, заслышав запах жареного мяса, постукивая загипсованной передней лапой, приковылял Лютер. Он посмотрел на доктора, затем втянул воздух и, несколько раз тявкнув, зарычал, глядя на Михару.

— Иди отсюда, Лютер, иди! — приказал доктор.

Но пес его не послушался, а продолжал рычать, сузив глаза и подняв шерсть на холке. Он ожидал приказания от того, кого считал хозяином.

— Меня почти не слушается, — признался хирург Рычагов.

Муму подошел к собаке и, похлопав по голове, прижав ладонью уши, заставил лечь, а затем невинно улыбнулся. Пес лежал молча.

— Да, не любят меня собаки, доля у меня такая, чуют во мне матерого зверя, — самодовольно пробурчал Михара. Макнул хлеб в водку и с ладони протянул псу.

Лютер подался назад и зло тявкнул.

— Ну ты что, собака, давай, ешь, это же хлеб с водкой, лучше не придумаешь.

— Рррр…

Этот диалог зека с колли ничем не закончился, хлеб остался лежать прямо на кафельных плитках. Дорогин нагнулся, взял хлеб и бросил его в мусорное ведро.

— Да я бы сам сожрал, если бы знал, что он такой привередливый, — заметил Михара, наливая третью рюмку, и указательным пальцем поманил Муму к себе.

Тот подошел, заморгал.

— Бери, — сказал Михара, — и садись. Ты же здесь не чужой. Не люблю слуг, — пояснил доктору свое поведение Михара.

— Никакой он не слуга.

— Все люди перед Богом равны, и неважно, дурной он, убогий, умный или здоровый. Все под Богом ходим и все в свое время к нему пойдем. Всех он нас примет, и святых, и грешных. Ну давай, доктор, за встречу.

— За встречу…

Они чокнулись. Дорогин взял свою рюмку и посмотрел на Рычагова. Тот подал свою к Дорогину, и они чокнулись. Михара повторил жест доктора. Все втроем выпили, и Михара принялся неторопливо закусывать. Доктор ел нервно, кусок в горло не лез, а вот Дорогин уплетал за обе щеки, словно бы проголодался и не ел уже целую неделю.

«Как он может оставаться таким спокойным? — думал Геннадий Федорович, глядя на Сергея. — Ведь и виду не подает, что он волнуется, и никогда не скажешь, что у него куча денег, что это он убил бандитов и захватил их деньги. Хороший он актер, что да, то да. Надо еще выпить», — и Рычагов, сам не ожидая от себя, схватил бутылку и быстро наполнил все пустые рюмки.

Михару это немного удивило:

«Куда это доктор так гонит? Куда торопится? Наверное, волнуется. Но может, это с непривычки, все-таки новый человек в доме, и непонятно, как себя вести, — на что-либо другое Михара волнение доктора пока списать не мог. — Волнуется, волнуется… Но ничего, еще пара рюмок, и он расклеится. Судя по всему, он не питок, а вот этот глухонемой может и меня перепить, ни в одном глазу…»

Сидели за столом довольно долго, и втроем съели половину поросенка. С хреном, с огурцом, с помидорами, макая хлеб в жир, запивая все это водкой. Три раза пришлось включать микроволновку. Литровая бутылка" к концу трапезы была пуста, и Михара, немного раскрасневшийся, с блестящими глазами и такими же блестящими от жира губами, посмотрел на доктора:

— А что, Геннадий Федорович, — по отчеству обратился Михара к Рычагову, — в доме выпить больше нечего?

— Как это нечего? Есть, Владимир Иванович, — и Рычагов указательным пальцем постучал по пустой бутылке, а затем показал Дорогину на большой холодильник.

Дорогин все понял, расплылся в улыбке, якобы беспомощной и заискивающей, выбрался из-за стола и, подбежав к холодильнику, открыл дверцу так, словно бы приглашал Михару туда зайти.

— Посмотрим.

— У меня всегда выпить найдется.

Михара повернул голову и посмотрел. Выбрать было из чего, алкоголь стоял в три ряда на огромной двери высоченного холодильника. В нем имелись водка, вино, джин, не было лишь коньяка, тот находился в гостиной, в баре.

Михара указал на нижний ряд, где стоял «Абсолют» в дымчатых бутылках.

— Начинали с финской, кончим шведской.

— В водке вы разбираетесь.

Дорогин подал бутылку, пытаясь на весу открутить пробку одной рукой, но это у него не получилось.

Михара осклабился, взял бутылку и легко свернул пробку двумя пальцами.

— Вот так-то, браток, так надо с ней обращаться — резко и быстро.

Была выпита и вторая литровая бутылка водки. Рычагов совсем расклеился. Его язык заплетался, иногда он начинал истерично хохотать, мясо падало с вилки, нож несколько раз оказывался на полу.

— Я не пьян.

— Никто и не говорит этого, браток.

Вновь нож соскользнул с куска мяса и упал на пол.

— Я не пьян, устал чертовски.

Поднять нож Рычагову удалось лишь с третьей попытки — скальпель бы он поднял сразу.

Михара словно бы всего этого не замечал, он себя чувствовал прекрасно. Да и чем для него была бутылка водки? Он мог выпить и намного больше, оставаясь трезвым, если, конечно, ставил себе целью не пьянеть.

Сейчас такой цели у него не имелось, и он немного расслабился.

Муму то и дело вскакивал из-за стола, выполняя малейшую прихоть своего хозяина. Пес, лежа в углу кухни, грыз поросячьи кости, громко хрустя и звонко чавкая, не понимая, чего это вдруг спокойный и уверенный в себе Дорогин стал суетлив.