Книга В борьбе за Белую Россию. Холодная гражданская война - Андрей Окулов

Какого только вида националистов не приезжало к нам в те годы! Самые лучшие отношения были с прибалтами. Самые тяжелые — с украинцами-самостийниками. Ведь в НТС было немало украинцев, руководил организацией тоже украинец. Но сам НТС стоял за «единую, неделимую».

Один националист на полном серьезе утверждал: «Наша Украина по размерам больше Франции! И жить мы будем в два раза лучше, чем во Франции…» На вопрос, не собирается ли он заменить русские газ и нефть украинским салом, он ответить не смог. Только в шовинизме обвинил. Куда он потом делся? Эмигрировал или в Москве на стройке работает, чтобы семью на Украине прокормить?

В 1991 году НТС был единственной организацией, которая во время референдума на Украине выпустила листовки, которые на русском и украинском языках призывали голосовать против отделения. В листовке объяснялось, что ничего хорошего это Украине не принесет. Листовку распространяли наши люди в нескольких крупных украинских городах. НТС обвинили в национализме, объяснили, что дремучие эмигранты ничего не понимают в прогрессивности создания свободною украинскою государства. «Независимая газета» назвала НТС «неопочвенниками». Ничего себе, термин придумали!

* * *

В 1991 году в Москве проходил Конгресс соотечественников. Решили пригласить эмигрантов, на перестройку посмотреть, демократизацию показать. Наверное, рассчитывали таким образом привлечь в страну эмигрантские капиталы или просто для шоу. Хотя некоторые действительно думали о восстановлении исторической связи. Одним из организаторов был Михаил Толстой, который перед началом конгресса почему-то решил обхамить НТС. Сказал, что это была «сценическая площадка, на которой развлекались спецслужбы». Потом мы с Робертом и Борисом Степановичем ему неплохо ответили в журнале «Новое время», но это было позже.

А тогда, в 91—м, приглашение на конгресс получило большое количество членов НТС. Включая тех, кто был абсолютно «невъездным». Тех, кого десятилетиями поливали грязью в советской прессе.

За визами мы отправились в советское посольство в Бонне с Екатериной Алексеевной Брейтбарт и Робертом. Впервые за время эмиграции мне довелось ступить на «советскую территорию за рубежом». Сотрудники посольства увидели пачку приглашений на имена энтээсовцев и забеспокоились. Один из них сказал: «Для вас не секрет, что многие из этих людей были для нас “закрытыми”… Но они хотят ехать по официальному приглашению российских властей… Будем разбираться…»

В итоге визы получили все, кроме меня и Ивана Фризена. Некоторые даже обиделись: «зубров» пускают, а пацанов — нет!

Конгресс был назначен на 18 августа 1991 года.

* * *

Утром 19 августа Фризен разбудил меня телефонным звонком. И коротко сказал: «Переворот». Я послал его куда подальше, решив, что это розыгрыш. Потом включил телевизор. Оказалось, что нет.

Побежал в «Посев»: на месте оказались Рыбаков, Фризен, Романыч, Екатерина Алексеевна. Остальные были на конгрессе…

В голове все путалось. Так, переворот в ядерной державе?! Абсурд. Не Латинская Америка все-таки.

По всем западным радиостанциям шли панические комментарии. Слишком свежи были китайские события — танки в Пекине. Говорили о том, что все повернулось вспять. Всхлипывали по поводу тяжелой судьбы Горбачева. На Западе его всегда любили больше, чем в России. По советскому радио передавали заявление ГКЧП. Снова и снова.

Что будет? Что будет с нашими? Наверное, арестуют. Потом — вышлют или нет? Должны отключить прямую телефонную связь, перекрыть все границы, провести массовые аресты.

Попытались прозвониться в Москву. Связь работала! Более того, наш представитель, Валерий Сеидеров, был дома! Попробовали связаться с Питером: связь работает, наш представитель в Питере Ростислав Евдокимов тоже был дома!

Что-то не так.

И Сендеров, и Евдокимов в один голос сказали: этот балаган продлится два-три дня, не больше. Так перевороты не делаются. Потом удалось прозвониться до Новосибирска — та же реакция.

Во Франкфурте была составлена листовка против ГКЧП, в поддержку Ельцина. Главным автором был Романыч. Листовку по факсу переправили в Москву, там — напечатали в знакомой типографии. Около 30 тысяч экземпляров. Потом Роберт, Роман Редлих и другие энтээсовцы, которые отправились на конгресс, рассказывали, что были приятно удивлены, когда им на улицах передавали наши листовки. Все-таки техника далеко ушла.

На следующий день к нам пришли корреспонденты немецких газет: «Франкфуртер Альгемайне» и «Франкфуртер Рундшау». Они жалели нас, сетовали по поводу того, что никогда мы уже не попадем на родину… А мы их огорошили: этот путч провалится через два-три дня! И не мы это придумали. Так перевороты не делаются, это все — дилетантизм! После этого во «Франкфуртер Альгемайне» вышла статья: фото мое и Фризена и заголовок — «Дилетантский путч дает им надежду». Но корреспонденты ушли, удивляясь нашей наивности и недоверчиво покачивая головами.

Позвонили из советского посольства. И деловито сообщили, что визы для нас готовы, можем ехать! Прямо на путч.

Собрали короткое совещание. Романыч коротко сказал: поедет Андрей. Я с радостью помчался собираться. На следующий день директор «Посева» Жданов, которому тоже нужно было оформлять визу, хотя и на более поздний срок, согласился взять меня с собой в Бонн.

Утром но телевидению показывали баррикады, в которые врезался бронетранспортер. Первая кровь. Ситуация становилась непредсказуемой. Но ехать надо.

* * *

Бонн. Возле советского посольства — следы вчерашней демонстрации. Обрывки листовок, плакатов. Напротив посольства висит матерчатый лозунг: «Евреи-эмигранты — за Ельцина и Горбачева!» Какой-то пожилой немец пытался передать посольским работникам пачку листовок со следующим текстом: «Die Putschisten gchocrcn vor Gericht, nicht an die Regienmg!» — «Место путчистов — перед судом, а не в правительстве!»

В посольстве тоже все изменилось. В холле установили телевизор, по которому передавали советские программы. У сотрудников лица стали походить на персонажей со сталинских плакатов. Они по-хозяйски строили посетителей в очередь. Один, кивнув на телеэкран, сказал соседу: «Что он может сделать, этот Ельцин?! Скоро все будет по-старому».

Уже знакомый сотрудник принял мои документы и убежал. Через некоторое время вернулся:

— А у вас нет однофамильца, Артура Окулова?

— Это мой брат.

— Ошибка произошла, это ему разрешен въезд, а вам — нет…

— Глупо. Из-за этого вы меня из Франкфурта вызвали?!

— Ладно, сейчас мы это обсудим. Приходите после обеда…

Мы сидели в боннском кафе, ждали, пока кончится перерыв в посольстве. Советский посол выступал но телевидению и объяснял, почему нужно поддерживать ГКЧП.

В назначенное время я был у дверей посольства. Все закрыто.

Неожиданно к зданию подбежал немецкий журналист с листком бумаги в руке. Это было телетайпное сообщение. Он на всю улицу радостно кричал: