Книга Как устроен этот мир. Наброски на макросоциологические темы - Георгий Дерлугьян

Истоки революций современности

Наиболее тесное взаимодействие с военно-налоговой теорией Тилли – Роккана возникает в исследовании механизмов социальных революций, массовых движений и протестной политики Нового времени. Предтечей нового подхода послужила опубликованная в 1966 г. и по сей день влиятельная монография Баррингтона Мура, чей заголовок можно перевести как «Исторические истоки демократий и диктатур XX века: вариации в исходах борьбы помещиков и крестьян в Европе эпохи раннего Нового времени»[68]. Основной теоретический прорыв к новому пониманию революций наступил с конца 1970-х гг. с публикациями работ Теды Скочпол, Джека Голдстоуна, Майкла Манна, Роджера Гулда (прожившего совсем недолго, но успевшего перевернуть представления о Парижской коммуне), Джона Маркоффа, плюс того же Чарльза Тилли и его многочисленных последователей в США и Европе[69]. Эти исследования, беря за эмпирическую основу материалы столь драматических и многосторонне описанных событий, как перевороты, восстания и революции, высвечивают обратную сторону военно-налогового развития современных государств: различные варианты противостояния населения растущим государственным изъятиям, от петиций и забастовок до локальных бунтов, партизанских движений и великих революций, и то, какими путями из этих нередко кровавых коллизий возникали демократии и диктатуры, оппозиционные политические партии, профсоюзы, расширение предоставления гражданства и права голоса, трудовое законодательство и разнообразные механизмы государственного соцобеспечения, процедуры сменяемости правительств и регулируемые законом поля политической власти. Короче говоря, то, как наряду с ростом государств росли политические системы и современные гражданские общества. Революции, как наиболее полные и драматичные пики в протестной и социально-трансформационной политике, оставались в центре теоретического внимания.

Долгое время в объяснении революций и их последствий противоборствовали с сильнейшим эмоциональным накалом два по сути идеологических подхода – революционный и контрреволюционный. Сторонники быстрейшего прогресса считали революции локомотивами истории, славными моментами освобождения и, главное, совершенно объективной неизбежностью, знаменующей собой переход от старого общественного порядка к новому, от одной исторической формации к другой, более прогрессивной. Именно эсхатологической борьбой светлого Будущего против темного Прошлого (будь то в идеологическом сознании якобинцев, ранних либеральных заговорщиков, повстанческих националистов, социалистов, диссидентов убежденных неолиберальных рыночных реформаторов или иных авангардных групп) оправдывалось героическое революционное самопожертвование – и столь же беспощадная ломка препятствий. Если законы истории познаны и их остается реализовать ради наступления общего блага, то компромиссы равняются предательству самой истории человечества. Революционный подход можно назвать стадиально-детерминированным – революции расцениваются как исторически неизбежные, объективно нарастающие (и, конечно, желанные) прорывы на более высокие ступени прогресса. Эти представления восходит к первым либеральным историкам Французской революции и к подвергшимся их влиянию Марксу и Энгельсу.

Противники революций, особенно мемуаристы и публицисты из стана проигравших элит и изгнанников-эмигрантов, напротив, считали эти явления ничем объективно не вызванными, внезапно случающимися приступами массового безумия, преступного посягательства на устои, веру и собственность. На консервативном политическом полюсе, среди тех, кому в прошлом жилось комфортно и статусно престижно, утраченный старый уклад жизни ностальгически воспринимался естественно добродетельным, устойчивым и нормальным. Поэтому революции оставалось объяснять сугубо внешним фактором проникающих откуда-то из заграницы или из подполья смутьянов: заговорщических масонов, космополитических евреев, студентов-террористов, агитаторов-интернационалистов, агентов иностранных подрывных центров. В более интеллектуальных версиях контрреволюционной теории предполагалось воздействие более абстрактных, но не менее опасных и заразных «синдромов психодрамы», «инстинктов толпы» и «ниспровергательного невроза». Контрреволюционная теория, таким образом, имеет два типичных варианта – конспирологический и девиантно-психологизирующий – причем оба видят причину революций вовне, за пределами нормального функционирования общества.

Марксистские и консервативные взгляды на революцию господствовали почти полтора века, вплоть до 1950-х гг. Либералам как представителям идеологической позиции изначально радикальной, но впоследствии, после появления марксизма, значительно более осторожной и консервативной, как правило, оставалось маневрировать где-то посередине.

Теория модернизации как первый опыт макросинтеза

В следующем десятилетии, в течение 1960-х гг., возникли новые теории, основой которых стала идеологическая парадигма модернизации. Впервые были предприняты попытки систематического сравнительного сопоставления различных революций и их компьютерно-статистического моделирования. Модернизационный подход к изучению социальных изменений и политического развития, несмотря на консервативную идеологическую направленность, удивительно много и почти открыто заимствовал из марксизма. Чего стоил знаменитый подзаголовок бестселлера Уолтера Ростоу 1962 г. «Стадии экономического роста: некоммунистический манифест»! Тут была и личная связь. Немало из впоследствии видных теоретиков модернизации и современного неоконсерватизма – например, идеолог американской исключительности Сеймур Мартин Липсет и автор концепции постиндустриального общества Дэниел Белл – в молодости увлекались троцкизмом. Принадлежащий к другому поколению Фрэнсис Фукуяма также в молодости состоял в философском кружке Жака Деррида.

Теория модернизации строилась со впечатляющим размахом на своеобразном синтезе классических концепций XIX в. Из наследия Маркса пришли исторические формации, переформулированные как стадии роста: первобытная, аграрная, индустриальная, постиндустриальная, а также признание источника революционных потрясений в «комплексе относительной депривации» – проще говоря, классовой обездоленности масс. Центральную роль в модернизационном синтезе играли либеральные идеи Макса Вебера о процессах рационализации и институционализации индивидуальных политических прав (демократизации) в современную эпоху. Наконец, из наследия леволиберального светского республиканца Дюркгейма было заимствовано осознание важности современных форм групповой идентификации – «органической солидарности» – в соперничающих вариантах классового и национального самосознания.

Модернизационная школа достигла к середине 1960-х гг. очень мощного институционального расцвета и на какое-то время стала неоспоримо господствующим направлением в социальных науках США и Западной Европы. В течение всего нескольких лет появилась серия основополагающих текстов таких социологов и политологов, как Джордж Хомане, Гюнтер Рот, Льюис Козер, Алекс Инкелес, Роберт Даль, Ральф Дарендорф, Люсиан Пай, Дэниэл Белл, Шмуэль Эйзенштадт. За ними последовала просто лавина конкретных исследований отдельных стран и региональных процессов, в заголовках которых неизменно фигурировали ключевые слова «традиция, современность и перемены».