Книга Русский ад. На пути к преисподней - Андрей Караулов

В тот вечер на даче Щелокова выпивали (под «концертик») почти все руководители Советского Союза, даже Андропов приехал, хотя у Андропова с Щелоковым были, мягко говоря, совсем не простые отношения.

Обмануть Советскую власть! Так ее, гадину, развести… пусть даже прислуживать, пара «концертиков» на дачах — пустяки, о которых и говорить-то не стоит, но в «минуты роковые», когда наступает «момент истины», вести себя (Запад все видит!) исключительно по сердцу и по уму.

Иными словами: поставить «кремлевское быдло» в прямую от тебя зависимость, ведь есть магия имени (для быдла особенно), на всякого мудреца довольно простоты!

Или Слава, друг и благодетель Слава, перед тем, как умчаться на Запад, умчаться с таким расчетом, чтобы а) и многолетние визы были и б) появился бы образ (тоже деньги!) «узника совести», Запад очень любит такой «формат», здесь дураков еще больше, чем в Москве… — или Слава заручился… в обмен на какие-то услуги, поддержкой (под грифом «совершенно секретно», разумеется) тех товарищей в мундирах, кто в этой стране действительно вершил судьбами людей?

Госбезопасность грамотно контролировала — по всему миру — самых опасных беглецов из «советского рая». Прежде всего — литераторов.

Ведь ходили же слухи (в 91-м Буковский прямо говорил об этом с Ельциным, его ужасно интересовала Мария Васильевна Розанова, он просил руководителей России открыть ему, Буковскому, лубянские архивы), что в эмиграции, как и в «совке», друг присматривал за другом (или коллегой), брат за братом, жена за мужем. И — даже! — сын за матерью…

Главное условие — не трепать подлинно великие имена: Брежнев, Андропов… Прежде всего — Юрий Владимирович, конечно. Будущий генсек очень боялся, что когда-нибудь наружу вылезут его еврейские корни!

Короче, так: если кто-то из диссидентов контролирует (изнутри) антисоветские газеты и издательства, это удача, за такую работу чекистам ордена надо давать и продвигать их по службе, ведь надежнее всего — купить издателя, финансировать, например, тот же «Синтаксис». И не только «Синтаксис». Они (журнал) не задевают Брежнева? Нет. Андропова? Нет. Найдите хоть строчку!

Смешно, конечно, но генсеки (и Брежнев, и Андропов) плохо держали удары, направленные против них лично, и очень не любили, если их имена полоскались (даже врагами!) как грязная тряпка.

Прежде всего — Солженицын. Враг, да еще и подленький. У кого-то из близких к нему людей была, несомненно, именно эта роль: глаз да глаз. В противном случае Андропов ни за что бы не успокоился. А он вдруг — успокоился. Во всяком случае, с дачи Ростроповича, где жил Александр Исаевич «безо всяких прав, непрописанный, да еще в правительственной зоне, откуда выселить любого можно одним мизинцем», — не выселяли. И «не проверяли, не приходили». Случайность? Может быть. Но его безнадежно лагерный ум не верил в случайности. Солженицын был вынужден, был обязан, если угодно, никому не верить; к моменту высылки его предали почти все. Однополчане и бывшая жена, одноклассники, подельники, соратники по шарашке, Союз писателей… — это очень трудно, на самом деле, быть таким одиноким, ведь он — человек, может ли человек без людей?..

Двенадцать лет литературного подполья: пишешь… даже не в стол — в землю, «захоронки», как он говорил! Солженицын закапывал тексты своих будущих книг, то есть прятал их так, как бандиты прячут тела убитых людей, ибо земля — на себе проверено! — «хранит тайны надежнее людей»…

Двенадцать лет одиночества — и (он прекрасно это понимал) уже не чувствуешь, не замечаешь, то слишком резкой тирады, то пафосного вскрика, то фальшивой связки в том месте, где надо бы иметь более верное крепление… Да, рядом с ним всегда была Наташа, но Наташа (как и сохраненная ему жизнь) есть Божий подарок; все разговоры с Наташей, почти все, так уж устроилось, были, во многом, его диалогами с самим собой — он и Наталья Дмитриевна до века сроднились в единое целое.

Результат страданий и борьбы: только Он, единственный… тот, кто дал Александру Исаевичу жизнь, силы, мужество… и потом, через годы, после испытания, после лагеря, подарил ему еще одну, совсем новую жизнь, только Он мог ответить Александру Исаевичу — на его Обращения…

Если в душе у человека — холод собачий, если Александр Исаевич был больше готов к смерти, чем к дурацкому (обыск, например) обрыву работы, но разве можно к Нему не обращаться — как?..

Его пугают современные поэты: какие у них ужасные лица…

Евгений Евтушенко, вроде бы умный человек… — но разве можно так продуктивно себя ненавидеть?

В их с Наташей доме, в Пяти Ручьях, была часовенка — всегда, даже в большие церковные праздники, Солженицын приходил сюда один, ибо только здесь, перед образами, он и был, наконец, не один. — Мог ли Слава его предать? Да так ли уж это важно сейчас, когда вместо подполья он получил не лагерь, как ждал, а эмиграцию, то есть заставил Кремль (политически заставил) танцевать канкан вокруг себя?

В Советской России и небываемое бывает — жизнь приучила Александра Исаевича к тому, что вокруг него — мир недоброжелателей, их так много, недоброжелателей, что это труд, настоящий труд: уцелеть! Россия часто возносит до небес тех, кто сам этого страстно желает, любит болтунов, очень любит короткие резкие фразы, остроты, лучше — армейские, причем как возносит-то? Дружно, хором, с визгом… И вдруг начинается: у-ух-ты… е… и какие ж дураки мы были…

Почти стон…

В России, где «линия между добром и злом постоянно перемещается по человеческому сердцу», все заточено под предательство.

Тем более — Советский Союз, сводный брат России, с его ГУЛАГом, с коммунистами, убивавшими прежде всего других коммунистов… «Первые отделы» по всей стране, даже в деревнях (милиция совмещала эти функции). Сотни тысяч негодяев, называвших себя чекистами — слово эффектное, грозное; россияне в роли шпионов среди россиян же, сотни тысяч людей, которые каждый день чем-то да занимались, то есть кого-то губили…

Вера в людей у Александра Исаевича ослабла уже давно, еще в молодые годы, ослабла навсегда: слишком много предательств для одного человека.

Зато вера в Господа — взметнулась.

Чисто российская черта, между прочим: теряя друзей, опору, иной раз — веру в человечество, россияне тут же обращаются к Богу. Русский человек с трудом опирается только на себя самого, кто-то еще нужен, очень нужен: Бог, царь, герой (Сталин, например, всем героям — герой, вот как! Заменил собой Бога).

Только у россиян, кстати, есть, встречаются эти слова: «настоящий друг». Том Сойер мог так сказать о Гекльберри Финне? Друг он и есть друг! Нет же — у русских особый смысл в этой фразе.

Настоящий друг — это опора. Это жизнь за жизнь. Защита (как в стае). Один в поле не воин? Воин-воин, еще какой, Лубянка сделала Солженицына воином — чем меньше вокруг него было смысла и правды, тем яснее для Александра Исаевича становился Он.

Дело (даже) не в победе над безнадежным раком, а в том как, каким образом, эта победа явилась ему; Александр Исаевич не сомневался (вся жизнь стала другой), что Он видит в нем человека, который обязан изменить весь этот мир.