Книга Русский ад. На пути к преисподней - Андрей Караулов

Тексты Солженицына (все его тексты) это взгляд на жизнь против часовой стрелки советских часов. И вдруг — гениальный Мстислав Ростропович, друг Слава, «гуляка праздный», умевший (как никто другой) бесконечно много работать и бесконечно много отдыхать, иными словами — умевший жить : Саня, ты что? Среди уродов существуем, мы рождены, чтоб сказку сделать быдлу!

В переводе на русский язык значит: вчистую, на полную катушку, обмануть «суку Советскую власть»! Она сильна, но она не так умна, как кажется! Канкан с Кремлем как высокий издевательский кураж — если мы умнее их всех, явно умнее, кто же, спрашивается, мешает (если мы умнее!) эффектно обмануть эту «суку власть», получив от идиотов из ЦК, от быдла (там, в ЦК, полно быдла), все, что «сука власть» может дать?

А она многое может, эта сука, — власть, все-таки!..

Только — необходимая оговорка: не просто получить, нет («сука власть» и так платит народным артистам Советского Союза по пятьсот рублей в месяц), но и настроение этим сволочам испортить…

Но это — Слава, в нем «жизни и красок на десятерых», он все умеет, хитрец, ему все можно — разрешают . Почему-то считается: борьба есть протест. (Любой протест, даже неосознанный, например — дурной анекдот о власти, например, рассказанный без умысла, просто по пьяни.) Обмануть Кремль, да так обмануть, чтобы они, эти граждане и гражданки (Фурцева), поначалу и не поняли бы ничего… — но Александр Исаевич безнадежно испорчен лагерем, у Александра Исаевича «неисправимо-лагерный мозг», вся его рязанская жизнь (на веки ссыльного) стоит… на хитрости, отсюда — и его привычки, его упрямство, его ледяное одиночество.

Солженицын (опять-таки: лагерная привычка) не предрасположен к спорам, он уверен, что в жизни все должно быть так, как он предлагает, как он видит, один к одному!

Досифей XX века, честное слово: встречаются у нас на Руси такие люди, такие характеры, которые скорее погибнут, чем уступят, чем подвинутся, причем — в любом вопросе. Иначе (они ведь глобально мыслят) нет на земле «главной правды», иначе люди, по их мысли, не живут так, как люди, а книги — уже не книги: бесплодным «да и бесполым становится само поле литературы».

Да — Досифей, да — раскольник : у него — вера, поколебать его веру немыслимо.

Слава Ростропович любил прихвастнуть, «войти в винт», как он говорил, был за ним такой грех. Но историю, которая серьезно озадачила Александра Исаевича, рассказал (в компании друзей) не Ростропович, нет, — рассказал его молодой товарищ, дирижер Павел Коган.

Лучше бы не знать… честное слово! Ведь как получается? «пришла беда — не брезгуй и ею…» — так, что ли?..

Александр Исаевич очень любил народные поговорки, записывал их; он всегда, с молодых лет, глубоко, как никто в XX веке, изучал русскую речь, ее родники…

Декабрь 73-го, страшная пора: КГБ сбился с ног в поисках «Архипелага», «Круга», всех его последних текстов; «сука власть» озверела, не знает, тварь, какой бы еще камень запустить в его сторону, какую бы гадость ему сделать…

«Гебуху» можно понять: никто не знает, что ж он, все-таки, написал. — При этом Андропов уверен, что если Александр Исаевич покажет ГУЛАГ, органы так, что вздрогнет весь мир (именно так: весь мир )… то есть будет напуган… что ж, может быть, не так уж это и плохо, в конце концов, Запад и Соединенные Штаты (если они поверят «Архипелагу») лишний раз почувствуют внутреннюю советскую силу. Мы, СССР, пугаем их ядерным оружием? Еще как! А здесь — «Архипелаг», убедительная вещь. Лагерями, трупами, кровью — убедительная. Тем более партия давно уже осудила «культ усатой личности» и формально открестилась от ГУЛАГа, в СССР давным-давно все по-другому, решения XX съезда никто пока не отменял!

Книга Солженицына в любом случае не должна ускорять историю. Тем более (это даже не обсуждается!) выкручивать истории руки.

Поэтому «гебуха» — ищет.

Солженицын по-прежнему дружески близок с Вишневской и Ростроповичем, о них, о «тройке великих негодяев», открыто пишут газеты. После статей, особенно в «Литературке», хочется, по совету писателя Солоухина, «запить так, чтобы забыть, к черту, что это — твоя страна»! Жизнь опять, как было когда-то при Сталине, похожа на «несостоявшееся самоубийство», и Александру Исаевичу, разумеется, больнее всех.

Не так давно, два года назад, чудом (опять: чудом) он остался жив — пережил покушение. Новочеркасск, подполковник КГБ Иванов, укол рицином, дикая боль, три месяца в кровати, почти парализация, волдыри по всему телу размером с кулак.

Как не умер? Бог? Какие могут быть сомнения?

«Вся возвращенная мне жизнь с тех пор не моя в полном смысле этого слова: она имеет вложенную цель…»

Понято давно, в сороковые, после победы над раком, над опухолью, от которой, казалось, нет спасения, повторено — слово в слово — тогда, в 71-м, после Новочеркасска…

Господь его хранит, Александр Исаевич обязан докатить «Колесо»…

Самое трудное для русского человека — поверить, что он, наконец, счастлив.

Так вот, история: Ростропович и Коган возвращаются с гастролей, стюардессы дружно обносят в самолете Ростроповича, не подают ему даже стаканчик с минералкой. Враг народа все-таки у него на даче, в зеленом сарайчике, похожем на ангар пожарных машин, живет Солженицын:

Над Москвой летят синицы,

В Кремль едут «Чайки»,

Проститутка Солженицын

Сочиняет байки…

Ну а самое главное — он не Солженицын, а Солженицер, сионист, да и Ростропович… этот… черт знает что такое, фамилия говорящая, с уклоном. Банда сионистов, короче.

И как таких на свободе держат?

Самолет снижается.

— У тебя, Пашенька… — Ростропович свесил очки, — с транспортом стеснения есть? Тогда, значит, во вторую машину прыгай, но не удивляйся сильно… я уж… с генералом одним… в первой поеду…

Приземлились в Домодедово. К трапу подлетают «Чайка» и «Волга», из «Чайки» выходит, улыбаясь, Николай Анисимович Щелоков, взасос целует Ростроповича, они садятся в «Чайку» и — уезжают.

— Я остолбенел, — признавался Коган. — Слушайте: явление Архангела Михаила меня б удивило меньше, чем Щелоков в мундире генерала армии; я подумал — арестовали Славу, в зидан повезли! А потом сообразил, что они просто едут куда-то на пьянку.

Подходят двое, козыряют:

— Товарищем Коганом вы будете?.. Мстислав Леопольдович приказал домой вас свезти… — «Волга» распахнулась. — Удобнее будет здесь, наверное? Или на втором сиденьице?

— А у Коленьки… праздник был, диссертация… по-моему, — объяснял Ростропович. — Ну и концертик на даче… Он ведь, сердечный, газет не читал, не имел, значит, такой привычки. Вот и пропустил легкомысленно, что я в немилость вхожу… — вот! Светланка, жена его, в те дни с Коленькой в раздрае была, это у них частенько случалось, ну а Коленька кроме Светланки и не слушал никого… — вот так меня, раба Божьего, прямо на Политбюро и доставили, мы там до ночки все развлекались…