Книга Год бродячей собаки - Николай Дежнев

— Алкоголизм, — сказал вдруг старый марксист, — естественная стадия общественного развития: когда идешь из социализма обратно в капитализм — трезвым просто не дойти. — Он помолчал и добавил: — И самый гуманный способ — добровольно уйти из этой принудительной жизни…

Дорохов присел перед Мырло на корточки, дружески шутливо подтолкнул его, от чего старик едва не завалился на бок.

— Ну, Иван Петрович, смотри веселей! — и, чтобы сбить Мырло с грустной темы, бодро поинтересовался: — Что-то красавицы Любки не видно! Помнишь ее?

Старик поднял на Андрея бесконечно печальные, слезящиеся глаза.

— А ты, я вижу, не узнал?.. — философ повел головой в сторону одиноко сидевшей на пеньке фигуры в бесформенном сером балахоне. Дорохов проследил за его взглядом. — Помнишь, я ведь тебе говорил, не всякий может стать настоящим алкоголиком, не всем дано! Это только таких, как я, Господь никак не приберет, видно, и Ему не нужны. — Старик перевел дыхание. — Осенью, в ноябре, думал — все, думал — отгулял, так нет же, врачи буквально из могилы вытащили. Я им говорю: люди в белых халатах, сердцу виднее, дайте спокойно умереть… Не дали. — Мырло потянул грязными пальцами из пачки сигарету, прикурил от золоченой зажигалки. — Я-то выкарабкался, а вот Павлика жалко. Глупо все получилось, глупо и страшно…

— А что ему делается? — не понял Дорохов. — Вон, бегает, как молодой лось.

Мырло покачал головой.

— Эх, Андрюха, видать, ты все перезабыл. Да и я хорош, по-стариковски Шурейку зову Павликом, а он, бедолага, откликается. Павлуши-то моего, считай, полгода как нету. Пока я по больницам валялся, парень совсем от рук отбился, пристал к дурной компании. — Мырло сделал несколько затяжек, корявым пальцем уважительно провел по золотому ободку, отделявшему фильтр от сигареты. — Да!.. В Домодедово есть химический завод, так оттуда местные алкаши таскали всякую дрянь, а на Павлике, как на бродячей собаке, пробовали. Он выпьет сразу стакан, этак театрально задумается и лучше всякого спиртометра говорит, какой у жидкости алкогольный градус. Однажды случилось, вынесли они бутылку, а на этикетке череп с костями, написано «яд». Ну, а им все нипочем: думали, специально пугают, чтобы не воровали. Павлик, бесхитростная душа, как выпил, так сразу и упал. Мужики, натурально, испугались: шуточное ли дело — угробить человека — позвонили в скорую. Санитары приехали, кладут несчастного на носилки, а он садится и басом сообщает: градусов восемьсот! Потом ходили навещать в больницу, врач сказал, что десять граммов зелья для человека — смертельная доза, а Павлик мой еще сутки промучился… — старик достал носовой платок, вытер мокрые глаза, высморкался. — Наградил Господь Бог здоровьем… Давай помянем! Он ведь, чистая душа, в самом деле мечтал стать космонавтом…

Мырло поднялся на ноги, в поисках недопитой бутылки оглядел ближайшие окрестности.

— Знаешь, что я тебе скажу… — продолжал Иван Петрович, шаря под кустом. — Жизнь — удивительная штука, повторяет себя бесконечно. Мы идем через нее, будто по заснеженному, продуваемому всеми ветрами полю, шагаем след в след за теми, кто уже прошел этой печальной дорогой…

Прозрачные, майские сумерки спустились на землю, розовый отсвет лег на дальние дома. Казалось, сама природа, восхищенная тихой красотой, затаила дыхание. Дорохов присел на подстилку, недокуренная сигарета все еще дымилась между пальцами. Он с силой потянул вниз узел галстука, провел ладонью по лицу. Как удивительно, как странно, думал Дорохов, я ведь тоже жил весь этот год, но не осталось у меня почему-то таких вот простых, человеческих чувств. Есть, наверное, на свете болезнь бесчувствия, когда за искусственной напряженностью и надуманностью жизни перестаешь видеть людей, перестаешь чувствовать, что и сам ты человек. Как же это все получается? — думал Дорохов. Однажды так вот оглянешься, а вокруг никого и нет…

— Андрей, ты что, Андрей! — Мырло тряс его за плечо.

— Так, Иван Петрович, задумался… — Дорохов посмотрел снизу вверх на философа.

— А я зову — не дозовусь! Шурейка с Зинкой «смирновской» принесли, говорят, этой твоей даниеловки не было, всю выпили…

Поодаль, у куста, выстроилась на траве батарея бутылок. Количество их впечатляло.

— Ну, водка — так водка! — легко смирился Дорохов. — Наливай, осколок коммунистической империи!

Мырло засмеялся, засуетился, раскладывая на газете купленную в супермаркете закуску. Зинка сбегала к бензоколонке, помыла граненые стаканы.

— Вы, когда будете президентом, скажите, чтобы меня в кино снимали. — Она уселась напротив, выставив коленки, принялась буравить Дорохова маленькими глазками.

Андрей улыбнулся.

— А я не буду! Так что, Зинк, ты уж как-нибудь сама, ладно?.. Пойди-ка лучше, отнеси стакан Любке, чтобы она не маялась душой, не ждала…

— Этой, что ли? — на бледных губах Зинки проступила презрительная улыбка. Она брезгливо смотрела на одиноко сидевшую на пеньке бесформенную фигуру.

— Этой, этой! И печенья прихвати, и колбасы…

Мырло подошел, протянул Андрею стакан. Выпили не чокаясь, Дорохов только пригубил, закусил соленым хлебцем. Старый марксист присел рядом, приобщился к сигаретам.

— Это ведь неправда, что в одну реку нельзя войти дважды, — он прикурил, затянулся ароматным дымом. — Вот и Шурейка, и Зинка… Мы, Андрюха, стоим в затылок друг другу, чтобы совершить все возможные на этом свете глупости, а потом умереть, уступить место следующему. — Мырло с прищуром посмотрел на возвращавшуюся к ним женщину, на устроившегося с краю старого одеяла парня. — Да, вот что хотел сказать!.. Ты, это, будь поаккуратнее, Шаман вокруг бродит. Вконец озверел, тут с пьяных глаз кричал, что он тайный агент Коминтерна и задание у него — убить президента. Совсем сбрендил!

— Ладно, — успокоил старика Дорохов, — не волнуйся. Он, небось, из-за Зинки бесится.

— Мое дело предупредить, а там как знаешь… — Мырло безразлично пожал плечами, посмотрел на треснутые, с потертым кожаным ремешком часы. — Сегодня кто-то по телевизору выступает, надо бы пойти поглядеть. Все вокруг только о том и говорят.

Дорохов засмеялся, обнял старика за плечи.

— Я это, Иван Петрович, я и должен был толкать речь, только теперь не буду. Есть вещи поважнее: с тобой посидеть, подышать весенним воздухом, подумать. А о чем подумать, найдется!..

Уже заметно стемнело. Вдоль запасных путей, где по ночам отдыхали электрички, зажглись на высоких штангах фонари. Мимо прогромыхал на стыках рельс нарядный синий поезд. Напоминая грохот камнепада, донеслись откуда-то с окраин столицы раскаты быстро надвигавшейся грозы. В предчувствии благодатного дождя остро пахло свежей зеленью и травой. Со стороны гаражей раздался шорох, Дорохов обернулся…

Огромный черный рыцарь хищной птицей метался по залу, Джеймс дико свистнул, захохотал, как вдруг двери начали медленно открываться, и на пороге показался высокий худой старик в длинной, подпоясанной веревкой власянице. В сухой, жилистой руке он сжимал сучковатый посох. Величаво неся седую, косматую голову, старик вступил в зал и, не касаясь пола поношенными кожаными сандалиями, пошел через его пространство к камину. От его прямой, широкоплечей фигуры волнами исходило чистое голубое сияние. И сейчас же, как лопнувший надувной шарик, черный рыцарь обмяк, тряпичным мешком повалился на пол. Старик меж тем приблизился к креслу, но не сел в него, а опустился на стоявшую тут же маленькую скамеечку для ног. Его кустистые седые брови были сдвинуты к переносице, ясные, глубоко посаженные глаза смотрели сурово.