Книга Дети сумерек - Виталий Сертаков

— Если что, ты сможешь выстрелить? — спросил её Леонид.

Рокси уверенно кивнула. Она готовила себя к этому всю дорогу. А если быть более точной — все две недели нарастающей вакханалии. Она слышала по ночам эти шепоты, и теперь твёрдо знала, что они означают. Безумие охватило и её, и всех прочих, включая Хорька. Но им повезло, или везение тут ни при чём; по крайней мере, её родители прожили большую часть жизни в деревне, без всякой химии, на своей зелени, сметане и мёде. Это обнадёживало, хоть как-то. Но волна, накрывшая миллионы доверчивых граждан, самым краешком зацепила и её. Поэтому она и задавала себе этот вопрос ежедневно, задолго до того, как в её руках появилось ружьё.

Выстрелить в человека. Убить подростка, ребёнка или старика. Убить того, кто посягнёт на твою жизнь, и при этом — не промедлить, не дать себя запутать вживлённым под кожу идеям добра и милосердия.

Либо они, либо мы.

Больше всего она боялась, что, спустив курок, почувствует страсть к убийству и перестанет себя контролировать. Некоторые предпосылки к этому имелись; Рокси под пыткой не призналась бы об этом маме, или, боже упаси, Хорьку. Уж он-то, мягкотелый и нерешительный, боялся бы даже находиться с ней рядом.

Она убеждала себя, что хочет помочь всем этим детям, но ни один из сложных экспериментов, проведённых лихорадочными темпами, не дал результата. Медики опустили руки, микробиологи и химики опустили руки ещё раньше. Тогда доктор Малкович переломила себя и пришла к новому, поворотному выводу. Спасать следовало только тех детей, кто не превращался.

Остальных следовало убивать.

Рокси неоднократно ловила себя на том, что зрелище драки, насилия привлекает её всё сильнее. Полковник Малой доставлял её до квартиры, настрого запретив выходить вечером. Она обнимала миску с салатом, усаживалась перед телевизором, пока он ещё работал, и впитывала кровавые репортажи журналистов. Последние дни их никто не сдерживал, испарилась даже видимость цензуры. Рокси подозревала, что хозяева телеканала так же покинули страну, как и руководство её института, поэтому парни с камерами творят, что им вздумается. Вместе с тем она всё чаще ловила на их взмокших лицах радостный азарт, когда они демонстрировали последствия очередного побоища или успевали отснять коллективную драку.

Рокси им сочувствовала, и от этого ей делалось ещё страшнее. Ей начинало нравиться. Нет, не сам хаос, похожий на безразмерную чёрную воронку, засасывающую мир. Оказывается, ей всегда подспудно нравилось, что за свою правоту и честь можно постоять с оружием в руках, только в «мирное» время её влечение не находило выхода. Пока телестанции ещё вещали, Рокси упоённо пережёвывала те новости, где беззащитные обыватели оказывали вооружённый отпор грабителям…

Её саму спасла горящая церковь. Рокси дисциплинированно сидела взаперти, когда по батарее забарабанила соседка. Они встретились на балконе, и Рокси узнала, что во время вечерней службы какие-то мерзавцы заперли выходы в стареньком парковом храме, облили его бензином и подожгли. Пожилые соседи, обычно такие тихие, ринулись на помощь солдатам, тушившим пламя. Штатных пожарников уже в городе было не сыскать, но остатки армии ещё держались. А может быть, погибавшим в церкви людям просто повезло, что мимо проезжал грузовик с военными.

Неожиданно для себя Рокси ринулась в самое пекло и выволокла оттуда двух задыхавшихся детей. Вероятно, нашлись другие спасатели и спасённые, но ей хватило возни с Жоржем и Эммой. Младший находился в глубоком ступоре, а его старшая сестра получила серьёзные ожоги, и сложно было сказать, отчего она сильнее плачет — от боли или от потери родителей, которые остались под рухнувшими балками.

Только к четырём утра Рокси закончила хлопоты с детьми, перевязала их, почти насильно накормила, напичкала таблетками. Затем дотащилась до дивана и позволила себе заплакать. Это были восхитительные слёзы, чистые и прозрачные. Впервые за несколько месяцев, а может и лет, она поймала, почувствовала рядом тот стержень, который постоянно ускользал от неё.

Всего лишь чужие дети. А с другой стороны — почему чужие? Для кого чужие?

И кто мог с уверенностью сказать, что насилие не породит жажду ещё большего насилия? По всей видимости, так и происходило с теми, кто соскочил с катушек. Ещё немного, и ей осталось бы самой застрелиться. Поэтому, когда сосед приволок охапку ружей, она, не колеблясь, вооружилась, но совсем не с тем настроением, которое у неё было вчера. Накануне она мечтала о том, как было бы славненько загнать пулю в живот всем этим подонкам у власти, продажным толстопузым пустобрёхам, закормившим страну отравой, и как было бы здорово войти в банк в чёрной маске Зорро и раздать деньги тем, кто действительно недоедает. А потом дождаться слезливого выступления жирного председателя правления этого самого несчастненького ограбленного банка, послушать, как он будет умолять своих зажиточных клиентов потерпеть, и прийти к нему ночью, разбудив ударом ствола в зубы. Чтобы он трясся на коленях, голый, привязанный к забору, на главной улице города, и всенародно признался бы, сколько вилл построил на Лазурном берегу и сколько тонн квадратных помидоров скормил миллионам своих нищих сограждан…

Теперь, когда в соседней комнате всхлипывал во сне Жорж, ружья ей понадобились совсем для других дел. Дети стали общими, вот в чём отгадка, дети снова стали общими, как миллионы лет назад, когда о каждом малыше заботилась стая. Поэтому Рокси ответила Хорьку, что спустит курки без малейшего сомнения. Если в гостиной, куда, змеясь, уползали провода динамиков, найдётся Лола или любой другой нормальный человек, она без колебания перестреляет всех ублюдков.

Жаль, что ружьё так долго перезаряжается и его так тяжело держать на весу!

В комнате слева никого не было, если не считать трупа голой девушки на ковре. Девушка выглядела намного старше Лолы, шатенка с длинными космами, но Леонид дрожащими руками всё же перевернул тело и тут же отшатнулся. Рокси зажала рот и отвернулась. Сволочи разрисовали девицу бритвами. Она дала себе слово, даже если Лолы тут нет, что перебьёт всех этих сволочей.

Всех до единого.

Леонид проверил спальню. Там, среди пустых бутылок из-под абсента, дрыхли в обнимку двое, мужчина и женщина. Хорёк подёргал бывшую жену за рукав, приподнял прожжённый, изгаженный плед, которым накрылись пьяные любовники. Обнажённые плечи и спину женщины покрывал густой коричневый ворс, под кожей вздрагивали и сокращались мышцы. Трицепсам мог бы позавидовать любой атлет. Лиц Рокси не увидела; они спали, уткнувшись друг в друга, плотно сцепив объятия. Вокруг них на широкой кровати валялись пустые консервные банки, разорванные молочные «тетрапаки» и куски недожаренной курицы. Шесть или семь одноразовых шприцов торчали из горшка с кактусом. Рокси приложила ружьё к затылку женщины и взглядом спросила у мужа разрешения.

Хорёк сглотнул.

— Жалеешь?! — крикнула ему в ухо Рокси. — Тогда разбуди их, посмотрим, как они пожалеют нас!

— Сначала — туда! — он показал на стену гостиной.

— Нет! — Рокси притянула его за воротник. На его белой физиономии прыгали бескровные губы. — Они проснутся и нападут сзади!