Книга Давид Бек - Раффи

в ее хижине. Ей все стало ясно. В голове родился тайный план, губы ее задрожали.

— Нет ли в твоем доме укромного уголка? — спросил Шах-Кули.

— Для чего? — сказала хозяйка.

— Я очень устал, хотел бы немного прилечь, отдохнуть, чтобы никто мне не мешал.

«Он хочет спрятаться», — догадалась женщина, и на ее лице появилась злорадная улыбка.

— Мой дом перед тобой, почтенный господин, — ответила женщина, — ты видишь, что у меня нет такого укромного уголка. Но если сочтешь удобным, я тебе предложу кое-что другое.

Она взяла свечу и, освещая дорогу гостю, повела его во двор, показала приземистое строение с узкой дверцей. Когда-то здесь был курятник, но после того как сборщики налогов (в том числе и ее гость) унесли всех кур, строение пустовало. В дождливую погоду там устраивался хозяйский пес и теперь это была скорее конура, чем курятник. Шах-Кули просунул голову внутрь, осмотрел в сказал:

— Неплохо, только ты постели какую-нибудь тряпку.

— Я тебе и подушку принесу, — сказала хозяйка и побежала к хижине.

Шах-Кули был до того напуган, что рад был укрыться даже в такой конуре. Он знал, что люди Бека повсюду ищут его, и лучшего прибежища он не найдет. Надо немного отдохнуть, восстановить силы, чтобы еще до рассвета продолжить путь.

Через несколько минут вернулась хозяйка с паласом, подушкой и одеялом, подмела конуру и приготовила гостю постель.

— Ты жаловалась на нищету, — сказал ей Шах-Кулп, — вот бери все, что у меня есть, этим ты можешь немного поправить свои дела.

— Оставь свое серебро, — ответила женщина, — у нас нет привычки брать денег с божьих гостей.

— Но я попрошу тебя об одной маленькой услуге.

— Приказывай, что тебе угодно.

— Ты должна держать в полной тайне то, что я здесь. О причинах узнаешь потом.

— На этот счет не беспокойся, господин, можешь спать спокойно. Мне все равно, кто ты и что тебя вынуждает прятаться. Достаточно того, что я делаю добро. Я же понимаю, время военное, всякое бывает…

— Спасибо, добрая женщина, — сказал молодой человек и забрался в конуру, — я уверен, ты исполнишь свое обещание.

Он, привыкший к шелковым, мягким постелям, лег на палас, положил голову на холщовую подушку, набитую сеном, и натянул на себя рваное одеяло. Эту жалкую постель он сам уготовил себе. То была кара, которую бог послал, как бы говоря: «Вот и испытай на себе, что такое нищета, сколько тысяч семей ты лишил хлеба и крова, теперь сам посмотри, как живут твои жертвы!»

Но молодой человек ничего не замечал вокруг. Его чувства настолько притупились, что он совсем не ощущал смрада, которым была пропитана конура. Усталые, разбитые члены его моментально призвали к нему такой глубокий сон, о котором он и не мечтал в доме своего отца на шелковой постели.

Хозяйка погасила свечу и стала возле двери курятника, внимательно прислушиваясь к храпу гостя. Если бы кто-нибудь различил в темноте выражение ее лица, понял бы, как она довольна. Сына князя, властвовавшего в стране, она запихала в курятник. То была шутка, горькая и злая шутка. Лучшей мести она бы не смогла придумать, но женщина и этим не удовлетворилась.

Окончательно уверившись, что гость спит, хозяйка направилась к воротам. Хотя женщина сама заперла ворота, но лишний раз проверить не мешало. Потом вошла в хижину и снова зажгла свечу. Подошла к детям, они спали, все под одним одеялом. Малыши сбросили одеяло во сне, она поправила. И стала со свечой в руке рыться во всех углах хижины. Брала предметы, посмотрев, отбрасывала в сторону. Нашла сломанный нож, попробовала на пальце, он был тупым. Его тоже отложила. Наконец, отыскала тавламех[135], этот годился, но надо было найти еще один инструмент. Взяла большой деревянный молот, которым отбивала кюфту[136]. С этими двумя орудиями пошла к курятнику. Она ступала тихо и осторожно, как кошка. Подошла к конуре, стала прислушиваться. Шах-Кули не только храпел, но даже что-то бормотал во сне. Сомнений не могло быть, гость спал.

Она осторожно прокралась в курятник, зажгла свечу и стала смотреть на молодого человека. В конуре было так тесно, что трудно было повернуться, тем не менее она бесшумно устроилась у его изголовья. Он лежал на спине. Голова скатилась на край подушки. Она осторожно перевела ее на середину. Но вдруг руки ее задрожали, в женщине проснулось нечто вроде жалости. Она грешила против гостеприимства, против данного слова. Этот человек нашел убежище в ее хижине, князь страны укрылся у нищей женщины. Как изменить слову, как пойти против совести и чести? Не будет ли это виной, огромным и ужасным грехом? Сердце громко забилось. Она была готова встать и покинуть это страшное место.

А Шах-Кули все еще разговаривал во сне. В его бессвязных словах женщина вдруг уловила: «Всех бековцев… перебить… до единого».

Слова эти привели ее в ярость. Она сама принадлежала к сторонникам Давида Бека. Ее муж тоже был бековцем и находился среди ополченцев. Может быть, именно в эту минуту он сражается против войск человека, который лежит перед ней, чья жизнь находится в ее руках.

«Их нельзя щадить, — сказала она про себя, и глаза ее зажглись гневом. — Сколько людей они перебили, сколько женщин сделали несчастными!.. Нет села, нет хижины, до которых не дотянулась бы их рука… Нет им пощады».

С последними словами она перекрестилась, приставила огромный гвоздь ко лбу молодого человека и так сильно ударила молотом, что гвоздь наполовину вошел в череп. Горячая кровь брызнула из раны. Шах-Кули несколько раз конвульсивно дернулся и затих.

Женщина быстро вышла и заперла за собой дверь.

XI

Построенные из гладкотесаного камня кельи Татевского монастыря имели узкие окна с каменной рамой, сквозь которые могла бы пролезть разве только кошка. Естественно, они не нуждались в ставнях, окно достаточно было закрыть бумагой.

В одной из келий стояли колодки, напоминающие типографский пресс, специально изготовленные для тюрьмы. В них были втиснуты ноги заключенного, он лежал на спине, не в силах пошевелиться, — сзади его руки стягивала веревка, концы которой были привязаны к столбу.

Дверь темницы отворилась, вошел кто-то из монахов. Заключенный не спал, а пребывал в каком-то дремотном состоянии. Он услышал скрип двери и открыл глаза. Снаружи стояли два вооруженных воина. Заперев за собой дверь, монах подошел к колоде, ослабил винт и освободил ноги узника. Тот сел, но руки остались связанными.

Лицо заключенного искажала страшная гримаса, глаза горели лихорадочным огнем, волосы на голове и борода были всклокочены.

— У