Книга Муравечество - Чарли Кауфман

Погодите. Я что-то вспоминаю. Разговор с Инго однажды вечером, во время перерыва на ужин из рамена и восстановленного сгущенного молока.

— Большинство из нас — невидимки, — сказал он. — Никто не записывает наши жизни. Когда мы умираем, то вскоре как будто и вовсе не жили. Но мы имеем значение, ведь без нас мир не функционирует. У нас есть работа. Мы поддерживаем экономику. Мы заботимся о стариках и детях. Мы проявляем доброту. Мы убиваем. Наше существование — существование всех незримых людей — необходимо признать, но дилемма в том, что стоит нас признать, как мы перестаем быть незримыми. Эти твои братья Дарденны, Де Сики, Сатьяджиты Раи — уважаемые, талантливые режиссеры, приличные и, полагаю, неравнодушные, но в своем творчестве они заблуждаются. Как только Незримый становится зримым, он больше не Незримый. Они поддерживали вымысел. Я бился над этой загадкой и решил ее, построив и оживив целый мир за пределами объектива камеры. Эти персонажи существуют и анимированы так же тщательно, как и те, кого мы видим в фильме. Просто они всегда не на виду.

Эти несчастные в больнице — их он имел в виду? Печальные, больные, невидимые люди, которых никогда не замечают, когда проходят по коридорам? Я пытаюсь заглянуть к еще одному незримому пациенту, но уже лишился этой способности, и меня словно на резинке отбрасывает обратно в палату Моллоя. Мари все еще курит и смотрит в окно. Мадд все еще меряет комнату шагами. Патти все еще держит Моллоя за руку и продолжает щебетать:

— Ой, а еще я вчера говорила с мамой. Она очень хочет приехать, но дороги в Нью-Джерси закрыты из-за урагана. Говорят, на данный момент уже выпало шестьдесят сантиметров осадков. Она вне себя и обещает сесть на поезд, как только сможет. А пока передает, что любит тебя сильно-сильно. А еще я читаю совершенно восхитительную книгу и хочу рассказать о ней. Может, даже почитаю тебе вслух. Она не из тех, что ты обычно читаешь, — любовный роман, — но, думаю, тебе понравится. Чик, в ней очень реалистичные персонажи! А еще она раскрывает многие социальные проблемы современности. Еврей и обычная женщина влюбляются друг в друга и вынуждены мириться с тем, что многие не рады отношениям женщины и еврея. Автор — женщина, но в данном случае думаю, что это не плохо. Там нет ничего вычурного или фривольного. И я бы с радостью начала с начала, чтобы ты не запутался. Она у меня с собой, дорогой. Я начну, и если тебе понравится, то прочту ее целиком!

— Время вышло, — говорит голос через больничную систему оповещения. — У меня курильщик на пять часов.

Затем — щелчок пальцами, и я просыпаюсь.

Глава 36

Подозреваю, Генриетта замышляет меня убить. Не могу сказать, что осуждаю ее. Весь отдел от меня в восторге, и, хотя у меня куча других забот — полностью вспомнить фильм Инго, написать о нем книгу, опубликовать, затем я планирую снять ремейк с живыми актерами, — у Генриетты больше ничего нет. Я слышал, как она призналась коллеге в женском туалете, — я прятался в кабинке, — что мечтала работать в обувной индустрии с тех пор, как была метр с кепкой и в ботинках. Прям так и сказала: «Метр с кепкой и в ботинках». Я был поражен. Я же об этой работе вообще впервые подумал, когда мастурбировал, воображая, будто я консультант в обувном и помогаю Цай надеть красные туфли «Мэри Джейн», которые ей немного жмут. Бог ты мой. Цай! Так закрутился из-за работы в новом подразделении, что чуть не забыл, зачем вообще сюда устроился. Генриетта с подругой так долго не уходят, что я уже почти готов закричать и выскочить из кабинки. Но не выскакиваю. У меня всё под контролем.

Пока сижу в кабинке, в оставленной кем-то газете читаю статью о зверском убийстве какого-то бедняги в каком-то районе; не могу вспомнить в каком. Душераздирающая история, сложно представить, как вообще жить после того, как прочтешь про такое. Но жить как-то надо, правда? Возможно, стоит жить ради него, ради жестоко убитого бедняги. Ради такого вот человека, у кого, наверное, была семья, или, может, он собирался семью завести. Что за убийца не станет учитывать последствия зверского убийства для семьи убитого — или потенциальной семьи? Разрушение вселенной подобным ужасным поступком непостижимо, и все же нужно прилагать все усилия, дабы его постичь. Это наш долг перед убитым беднягой. Это одновременно и самое малое, и самое большое, что мы можем сделать.

По пути к Барассини меня завораживает, как шуршит анимированный мех в эпизоде, в котором проходящий мимо меня пацан выгуливает собаку. По-настоящему лавкрафтовский звук. Уверен, он будет преследовать меня в кошмарах. Так развенчана мысль, что в этом мире возможна истинная тишина. Мастера дзена ошибаются.

В больнице я снова наблюдаю, как Мари курит и смотрит в окно. Снимает крошку табака с языка. Патти читает книгу Моллою в коме.

— «Уймись, душа, уймись. Твоим оружьем хрупким / Глухонемой стены вовек не прошибешь…»[81] Ой, Чик, это не авторский текст. Тут надо уточнить. Это начало, перед тем как будет сама книга. Как же… как же она называется? Цитата перед началом книги?

— Эпиграф, — говорит Мэри.

— Эпиграф! Точно! Эпиграф… А. Э. Хаусмена. — Патти прочищает горло. — «Она тебя сильней. Что, если ты, голубка, / Немного стойкости у мысли позаймешь? / Подумай: прежде, там, в бездонности колодца / Ты вечность проспала, не зная ничего / О злобе человечьей. Что ж тебе неймется / В короткие часы сознанья твоего? / Теперь — с чего бы вдруг? — шатаюсь я по свету / И ясный воздух пью и радуюсь ему. / Уймись душа, уймись. Недолго длится это, / Перетерпи чуть-чуть и прянь обратно в тьму. / Болеет целый мир со времени Творенья, / Все чувства ни к чему. Испытаны давно / Страх, ужас, ненависть, презренье, возмущенье. / Зачем поднялся я? Когда вернусь на дно?[82] — А. Э. Хаусмен». Ох, какое грустное стихотворение! Может быть, особенно сейчас! В смысле оно не совсем про кому, но может вызвать плохие ассоциации. Прости меня, Чик. Наверное, лучше почитать что-нибудь про то, как хорошо просыпаться! Не знаю. Могу спуститься в библиотеку и спросить, нет ли у них книг о пробуждениях.

— Мне кажется, это хорошая книга, — говорит Мари. — Мне кажется, тебе лучше читать ее. Когда-то я встречалась с евреем.

— Правда? — спрашивает Мадд.

— В старших классах, ага. Он отлично целовался. Айра Как-то-там. Может быть, Миллман. Что-то в этом роде.

— Надо же, — говорит Мадд.

— То есть мне продолжать? — спрашивает Патти.

— Да, — говорит Мари. — Думаю, ты должна продолжать.

— Конечно, — добавляет Мадд. — Давайте-ка послушаем про Миллмана, еврея, который восхитительно целовался.

— «Один из самых частых вопросов, которые ей задавали, — начинает Патти, — был о том, где и как они познакомились, ведь Марк Рейзер был евреем…»[83]