Книга Записки датского посланника при Петре Великом. 1709–1711 - Юст Юль

Впоследствии, на тайном совещании с (русскими) министрами, я сетовал (на это и представлял им), насколько подобного рода (аудиенции) необычны и бесплодны. Я говорил при этом, что желательно бы (и следовало бы), по примеру других дворов, назначить известные дни в неделе, в которые можно бы наверное (видеться и) говорить с царем. Министры отвечали, что установить этого нельзя.

24-го. После полудня (в Петербург) прибыл герцог Курляндский. Крепость салютовала ему 13 выстрелами. Он отправился прямо к царю, который находился в беседке, в своем саду. Оттуда (герцог) вместе с царем, князем Меншиковым и некоторыми другими министрами вскоре отправился за реку, при салюте в 29 выстрелов, в один дом, где их ждала вдовствующая царица со своими дочерьми-царевнами. Тут (герцог) в первый раз увидал свою будущую супругу.

Герцог (Курляндский) весьма молодой[272], красивый, благовоспитанный и любезный человек. В свите его между прочим состоит один посланник прусского двора (независимо) от пребывающего здесь (постоянно прусского посланника) фон Кейзерлинга, а именно Marschalk фон Биберштейн[273], камергер короля Прусского и кавалер прусского ордена Черного орла.

25-го. Я был позван на похороны одного капитана Преображенского полка. Вдова его, лежа на постели с распущенными волосами, плакала, выла и жалобно стенала. Множество русских священников, облаченных в ризы, совершало (отпевание), причем, как и при других (службах), кадило перед образами, крестилось и кланялось. Когда (отпевание) окончилось, под руку покойного была подложена записка с обозначением его имени, возраста, звания, (дня его) смерти и того, что все грехи ему отпущены данной священнослужителем властью. Такая записка кладется в гроб не в качестве паспорта для пропуска покойного в рай, как ошибочно утверждают в своих описаниях почти все путешественники по России, а для того, чтоб в случае, если откопают какое-либо не истлевшее тело, можно было узнать из (этой записки), что то похоронен христианин и кто он такой. Когда священники кончили свое дело, царь и (другие лица), кто пожелает, прощаясь с покойным, поцеловали его в губы. Вдову подняли ко гробу две женщины; в знак почтения она поклонялась телу, пав перед ним ниц, как перед живым человеком, и стала прощаться с ним, пуская в ход многие жалобные слова и телодвижения, и наконец (тоже) поцеловала его. После этого гроб забили и понесли. Вдова, ведомая двумя женщинами, провожала его до могилы, (причем) много плакала и жалобилась. В погребальном шествии был большой беспорядок. До могилы, более четверти мили, мы шли пешком, нестройно, как попало; царь (был) то впереди, то за (гробом), и всякий, по желанию, то приближался к (телу), то отдалялся от (него), не соблюдая никакого чина.

26-го. В этот день русские празднуют Успение, то есть (годовщину) смерти Божьей Матери, (и вместе с тем) кончается предшествующий двухнедельный пост. По случаю взятия Динамюндской крепости после обедни отслужен молебен и трижды сделано по выстрелу изо всех орудий на валу. Царь пригласил меня и некоторых других иностранных посланников на прогулку вверх по Неве, в Шлиссельбург.

27-го. Я получил сведение, что генерал-адъютант его королевского величества подполковник Мейер[274], посланный ко мне с письмами, а также с иным поручением[275], и везущий с собой золотую цепь и наряд ордена Слона для князя Меншикова, задержан карантином в трех милях по эту сторону Нарвы, в (городке) Вайвары, ввиду того, что он проехал через местности, где свирепствует чума. Задержание его было для меня неприятно, но отвратить оное я не мог. Я послал к (Мейеру) секретаря Фалька, чтоб переговорить с ним и принять от него привезенные письма, наряд и цепь, сам же поехал по (Неве) в Шлиссельбург в свите царя. С ним были герцог Курляндский, вдовствующая царица с царевнами, князь Меншиков, все министры и несколько генералов. Подвигались мы медленно, так как гребцы тянули наши шлюпки бечевой, и в тот вечер проехали всего 20 верст. Пришлось нам заночевать (в таком месте), где ничего не было приготовлено ни для (ужина), ни для ночлега. Кто из предусмотрительности взял с собой палатки и провизию, был сыт (и мог спать); остальные же, ничего с собой не имевшие, голодали и проводили (ночь) под открытым небом или же напрашивались (на ночлег) к другим, ибо лишь немногие приняли меры (в предвидении) такого беспорядка. В тот вечер царя на его буере протащили еще 20 верст вверх (по течению).

28-го. Утром и нас таким же образом дотащили до одного острова на полпути между Петербургом и Шлиссельбургом. Тут были поставлены шатры из галерных парусов; в шатрах этих, за четырьмя столами, князь Меншиков накормил нас всех на свой счет. И здесь, по русскому обычаю, всю ночь шла жестокая попойка.

29-го. По случаю постного дня у русских, шатры разобрали, и ни есть, ни пить нам не пришлось вовсе: насколько мы излишествовали (вчера), настолько (сегодня) терпели недостаток. Ел только тот, кто имел с собой холодные яства; если же у него что-нибудь оставалось, он должен был бросать это животным. Бродили (мы) кругом по полю как заблудившиеся. Никто (из нас) не знал, где царь. Наконец (нам) сказали, что он находится в версте оттуда и осматривает там выдуманное им приспособление для переправы судов через пороги. (Сделанный им в тот день опыт) удался. Небольшой галиот, сидевший в воде от 4 до 5 футов, был посредством этого приспособления переправлен против течения через большой водопад. Приспособление состоит в следующем. Между двумя плотами (утверждено) колесо, подобное мельничному; (концы его) оси, лежащие на этих плотах, захватывают своими зубцами шестерни воротов. Вороты такие же, какими обыкновенно подымают на купеческих судах якорь. Плоты стояли на якорях. К галиоту были прикреплены два каната, один к правому, другой к левому его борту; свободные концы канатов были намотаны на вороты на паромах. Когда мельничное колесо опускали настолько, что оно касалось реки, течение приводило его в круговое движение, а колесо передавало движение воротам, которые, наматывая на себя канаты, притягивали галиот. Однако порой, при усиленном (действии воротов) паромные якоря не держали, колесо опять опускали (в воду). В конце концов удалось-таки переправить галиот. Тем не менее я считаю это изобретение непроизводительным, ибо подобного рода (переправа) судов может то и дело не удаваться оттого, что (плоты) будут тащить (за собой) якоря: да и, кроме того, представляется другое соображение: (спрашивается), как переправить (через водопад) сами плоты? Совершить это придется не иначе, как перетаскиванием канатами; но так можно переправлять (и другие суда), без этого приспособления.