Книга И как ей это удается? - Эллисон Пирсон

Пола шумно дышит в трубку, я чувствую, что ей не по себе.

— Кейт? — осторожно шепчет она. — Как вы, Кейт?

— Нормально. Пола, послушайте, вы можете ночевать в гостевой комнате. Или в нашей спальне… (Нашей? Возможно, с этой минуты спальня стала моей?) Постельное белье чистое. Боюсь просить, Пола, но не могли бы вы держать оборону до моего приезда? Да, и скажите детям, что мама приедет завтра, как можно раньше.

Пола молчит, а я готова впасть в панику. Если и она меня бросит — пиши пропало.

— Пола? Вы… слышите?

— Ой, Кейт, простите. Тут еще приписка на обороте: «Я точно знаю, что не могу тебя разлюбить. Поверь, пытался».

Что на это скажешь? Не дождавшись ответа, Пола бормочет:

— За Бена и Эмили не волнуйтесь, я присмотрю. Все будет в порядке, Кейт, вот увидите.

Положив трубку, я вдруг осознаю, что забыла, как дышать. Привычный процесс дается с трудом. Поднять диафрагму, опустить. Поднять, опустить…

Через несколько минут я уже способна набрать номер Джека и оставить на автоответчике сообщение об отмене ужина. Теперь раздеться и принять душ. Полотенца здесь итальянские — тонкие, более чем скромных размеров, они не впитывают, а размазывают по тебе воду. Хочу нормальное полотенце.

Ловлю свое отражение в зеркале и изумляюсь. Почему я выгляжу как обычно? Почему волосы не седеют и не лезут клочьями? Почему кровавые слезы не катятся по щекам?

Мои дети спят в своих кроватках, а я так далеко от них, так невообразимо далеко. Отсюда, из-за океана, мое маленькое семейство кажется открытым всем ветрам палаточным лагерем на вершине горы. Без меня им не справиться. Я должна быть рядом.

Разлилася реченька, не переплывешь.Крылья унесли бы, да где ж их возьмешь.Дали б мне лодчонку, дали два весла…

Забираюсь в постель, между хрустких белых простыней, закрываю глаза, провожу ладонью по телу. Моему и Ричарда. До сих пор так и было. До сих пор.

Пытаюсь вспомнить, когда я видела мужа в последний раз. По-настоящему видела, а не мельком в зеркальце машины. Сколько месяцев мы не пересекались? Я ухожу, он заступает на вахту; он уходит — на вахту заступаю я. В прихожей: сделай то, не забудь это. Эмили хорошо пообедала, так что чай может пропустить. Бена нужно уложить пораньше — днем не заснул. Кажется, у него животик болит, дай чернослив. Бывает, и записки пишем. Случается, за целый день друг другу в глаза не взглянем. Кейт и Ричард. Эстафетная команда, где каждый игрок считает другого слабым звеном, но все равно бежит, чтобы палочка переходила из рук в руки, чтобы гонка продолжалась.

— Мам, а я знаю, почему ты ругаешься на папочку, — как-то утром сказала мне Эмили.

— Почему?

— Потому что он неправильно делает.

Я присела, чтобы заглянуть дочери в глаза и увидеть, что она прониклась моими словами.

— Нет, солнышко. Папа все делает правильно. Просто мама иногда очень устает, и ей не хватает терпения. Понимаешь?

— Терпение — значит, надо минутку подождать, — кивнула Эмили.

Я листаю сборник религиозных цитат из прикроватной тумбочки. «О вере». «О справедливости». «Об учении». Останавливаюсь на разделе «О браке».

Я никогда не называл жену «жена», но единственно «дом мой».

Талмуд.

Дом. Я долго, очень долго смотрю на это слово. Дом. Я вслушиваюсь в его округлость, вдумываюсь в его значение. Я замужем, но не жена. У меня есть дети, но я не мать. Кто же я?

Я знаю одну женщину, которая так боится, что дети привыкнут к ней и будут требовать все больше и больше, что после работы сидит в баре, пока дети не уснут.

Я знаю одну женщину, которая будит ребенка в полшестого, чтобы побыть с ним хотя бы час в день.

Я знаю одну женщину, которая выступила в телевизионном ток-шоу со страстной речью о том, как сложно работающей матери развозить детей по школам. Ее няня очень смеялась, потому что «мамаша понятия не имеет, где учатся ее дети».

Я знаю одну женщину, которая о первом шаге своего малыша узнала от няни, по телефону.

И еще я знаю женщину, которая от няни, по телефону, узнала, что ее бросил муж.

Я лежу в постели целую вечность. Я хочу, чтобы вернулись хоть какие-то чувства. И одно наконец приходит. Знакомое и в то же время ошеломляюще непривычное. Не сразу, но я нахожу ему название: хочу к маме.

6

Домой, к маме

Как ни пытаюсь, не могу вспомнить маму сидящей. В моей памяти она всегда на ногах. Стоит у раковины с грязной посудой, стоит у гладильной доски с утюгом, у школьных ворот ожидает, в своем «приличном» темно-синем пальто, несет полные тарелки из кухни в гостиную и уносит обратно пустые. Здравый смысл подсказывает, что в промежутке она должна была присесть, чтобы поужинать с нами, но я этого не помню.

Сфера обслуживания стала предназначением и судьбой поколения наших матерей. Окошко свободы между школой и семьей было открыто, но мало кто рискнул в него протиснуться — чересчур узкое, да и неизвестность за ним страшила. Наши мамы не ждали слишком многого от жизни и потому в большинстве своем не сталкивались с разочарованием. Даже если мужчины, которым они служили, бросали их или умирали до срока, мамы оставались на посту. Продолжали жарить-шкварить, пылесосить, гладить одежки детей и внуков, лишь бы не сидеть сложа руки, потому что безделье не для них.

К моему поколению материнство приходило позже, иногда слишком поздно и всегда как гром среди ясного неба. Мы не подписывались на самопожертвование. Лишиться свободы после десяти-пятнадцати лет независимой взрослой жизни — все равно что лишиться ноги или руки; любовь к ребенку сплеталась с тоненькой, но ощутимой ниточкой потери, и потому, возможно, мы до конца своих дней будем чувствовать себя инвалидами.

Процесс, который мама все еще называет «освобождение женщин», к моему рождению уже начал свой путь по миру, но до наших краев, как ни странно, он так и не добрался. Мама как-то летом отважилась расстаться с перманентом, сделав совсем короткую стрижку, очень шедшую к ее точеным чертам. Нам с Джулией понравилось, но отец раскритиковал прическу как дань «бабьей свободе», и перманент вернулся.

Подростком я начала замечать, что в жизни все устроено не совсем так, как кажется. Командуют вроде бы мужчины, а руководят-то, по сути, женщины. Но из-за кулис. Матриархат, на радость мужчинам замаскированный под патриархат. Прежде я считала, что это беда моих родных мест, где людям не хватает образования. Теперь думаю, что весь мир таков, — просто кое-где маскировка лучше.

Ребятня галдит на игровой площадке, как стайка скворцов. Здание детского сада сложено из красного кирпича; длинные, почти церковные окна напоминают о временах, когда в людях еще жила вера и в Бога, и в образование. На дальнем конце площадки, у яркой металлической лестницы, женщина в удлиненном пальто выпрямляется, и я вижу у нее в руке платок, которым она вытирает кровь с разбитого носа девчушки лет трех.