Книга Синдром отторжения - Василий Воронков

Отработав первую смену – проверка пассажирского отсека, нейросеанс, – я отключился от терминала и долго сидел в неудобном кресле, глядя в темноту на экране.

– Ты уже здесь или еще там? – послышался знакомый голос за спиной.

Я обернулся.

Первый пилот плавно проплыл по рубке и забрался в кресло рядом со мной.

– Ты как? – спросил он. – Домой еще не хочется?

– Домой? – Дом теперь представлялся мне бледным голубым огоньком – миражом покинутой планеты, тонущей в закручивающейся вихрями космической темноте. – Может, и хотелось бы… Если бы меня кто-то ждал…

Пилот устало сожмурил глаза.

– Хреново, – сказал он. – Впрочем, меня тоже. С этой работой, знаешь ли…

– А это какой твой полет?

– Двенадцатый. К Меркурию, правда, только пятый. Раньше в основном к Марсу.

– Только двенадцатый? – удивился я. – Или это в качестве пилота?

– Нет. – Голос у пилота был немного обиженным. – Вообще двенадцатый полет. А думаешь, это мало по нынешним временам? Сам вот протяни, как я, двенадцать рейсов! Если не дослужишься до первого пилота, можешь сам себя на пенсию списать.

– Извини. Я не думал, что все так быстро происходит.

– Да как быстро… – Пилот почесал редеющие волосы на затылке. – У меня и больше года бывали перерывы между полетами. Представь себе отпуск длиною в год! – Он весело подмигнул мне, но тут же погрустнел. – Хотя, признаться, это на самом деле не так уж и классно.

– Наверное, можно придумать себе какое-нибудь занятие.

– Да, пустые пивные бутылки собирать, – прыснул пилот. – Или марки. Один шут.

Он включил диагностический режим, и на иллюминаторе над нами высветилась трехмерная схема корабля.

– Что бы ты ни придумал, – сказал пилот, глядя на экран, – все равно потом скучаешь по этой малышке. Кстати, – он повернулся ко мне, – с твоего разряда могут повысить после двух или трех рейсов.

– И как это происходит? Кого-то переводят в другой экипаж? Меняются местами?

– Когда как. – Пилот отключил диагностический экран. – Команды часто меняются, кого-то переводят, а кто-то и сам… Раньше, еще до Венеры, пытались держать стабильные команды – типа это полезно, когда по две-три недели торчишь с людьми в консервной банке, но потом стало не до таких мелочей.

В рубке было прохладно – или же меня бил озноб от волнения, – а воздух, поступавший под давлением через вентиляционные отверстия у потолка, создавал искусственный сквозняк и отдавал кислотой, напоминавшей о медицинских центрах.

Наши коллеги сидели в креслах, откинув назад безвольные головы. Их глаза были открыты и слепо смотрели в невозмутимую черноту на экранах. На секунду мне показалось, что я нахожусь в морге.

– А по поводу Венеры… – начал я. – У тебя было хоть раз… Вы когда-нибудь встречались с их кораблями?

– С сепаратистами? – Пилот приподнял бровь. – Нет, бог миловал. Хотя, по теории вероятности… Сколько там было? – Пилот сощурился, вспоминая. – Вероятность столкнуться с их кораблем по текущему маршруту шесть и два, что ли. Кстати, если лететь до Марса, то меньше. Вот сам и считай, короче. Когда-нибудь ты их встретишь. Если, конечно, будешь и дальше летать.

– И что тогда?

– А шут его знает, что тогда! В конце концов все там будем. Нам-то еще что! А представь, каково на патрулях? Ты можешь уничтожить планету, нажав на кнопку.

Пилот демонстративно ткнул в какой-то тумблер на панели.

– Раз, и все! И нету Венеры. Или Земли.

– Они же не для этого…

– А для чего? Шут его знает, что у них там. Вот представь себе… – Пилот повернулся ко мне и возбужденно потряс руками. – Десять, пятнадцать кораблей, каждый из которых способен за пару секунд уничтожить планету! И это у нас. А еще сепаратисты. Там шут разберет, сколько у них кораблей на самом деле.

– Это точно, – согласился я.

– Только вот это не имеет значения. Три или триста три. Просто нажать на кнопку.

У пилота сработал сигнализатор, он прижал палец к уху, а через секунду уже плыл по рубке к открытому люку в коридор.

Я остался один.

Просто нажать на кнопку.

Я посмотрел на приборную панель. Перед триптихом нейроинтерфейса поблескивали грубые тумблеры – включение диагностики, аварийного режима, экстренный выход из нейросеанса…

Моя рука непроизвольно потянулась к активации экстренного выхода, но я вовремя остановился.

Иллюминаторы в рубке заливала темнота.

32

Через час одну из пассажирок стало тошнить. Рвало ее дважды, и липкие комки непереваренной суспензии разлетелись по всему отсеку.

Заниматься этим поручили, разумеется, мне.

Я барахтался в вытянутом, подобно аэродинамической трубе, пассажирском отсеке – как студент, который впервые в жизни явился на предполетную подготовку и оказался в герметичной камере, где старательно воссоздается невесомость. Я хватался за поскрипывающие клетки сидений и перевернутые лестницы в стенах, пытаясь поймать вакуумной трубкой проплывающие мимо комки белесой рвоты.

Женщина, которую стошнило, принялась извиняться.

– Вы знаете, – говорила она, – мне все время кажется, что мы плывем по морю и что все вокруг качается, как на корабле. Извините, я… – она попыталась улыбнуться; лицо ее было бледным, и глубокие морщины вокруг глаз напоминали трещины на восковой маске, – я никогда не любила плавать на кораблях.

– Я тоже, – зачем-то сказал я.

– Ох, вы знаете, все это так… – продолжила женщина и резко замолчала, уставившись перед собой – наверняка ее снова начало тошнить.

Я собирал рвоту.

Другие пассажиры молчали и пристально следили за мной – как заключенные на охранника, который совершает регулярный обход. Я ненароком задел кого-то ногой, торопливо извинился и, потеряв на секунду ориентацию, ударился о стену затылком.

Мне почудилось, что пассажирский отсек и правда покачивается, как во время шторма на корабле, – он мягко проседал, проваливаясь в пустоту, и поднимался вновь, заваливаясь в сторону открытого проема в коридор, словно волны космического света пытались перевернуть нас, поменяв местами пол с потолком.

Я продолжал думать так, как будто мы на Земле, как будто на нас действует сила тяжести, а болезненная вялость и бесплотность тела – лишь странная фантазия, морок, вызванный постоянными нейросеансами.

Я поймал последний комок рвоты, и у меня закружилась голова. Мне захотелось поскорее выбраться из пассажирского отсека – я был уверен, что там, из-за этих четырех измученных людей, тела которых методично бьет электрошоком, действуют особые законы физики и начинается невозможная морская качка, вызывающая обморочную одурь и тошноту.