Книга Самый трудный день - Александр Харников

Иллюзий у Черчилля не было – война с СССР и ее новым союзником будет страшнее, чем отражение угрозы германского вторжения летом-осенью сорокового года. Но пока еще есть время, он, Черчилль, будет делать все, что возможно. Самое главное – как можно быстрее установить прямые дипломатические контакты с имперскими русскими. А для того министр иностранных дел сэр Энтони Иден через нейтральную Швецию должен послать кого-нибудь из своих доверенных людей в захваченный имперцами Кенигсберг. От этой миссии, возможно, будет зависеть жизнь и смерть как Британской империи, так и его, Черчилля, лично.

10 июля 1941 года, 12:00. Вашингтон, Белый дом, Овальный кабинет

Присутствуют:

– президент Соединенных Штатов Америки Франклин Делано Рузвельт;

– специальный помощник президента Рузвельта – Гарри Гопкинс.

Слуга-филиппинец вкатил в Овальный кабинет кресло-каталку с президентом, установил ее у круглого стола и бесшумно удалился, плотно прикрыв за собой двери.

– Гарри, – вставляя в мундштук папиросу, задумчиво произнес тридцать второй президент США, – дело, которое я хочу с тобой обсудить, очень важно для нашего государства и является абсолютно секретным. Так что ни одно слово не должно выйти за стены этого кабинета.

Сделав паузу, Рузвельт внимательно посмотрел на своего собеседника, но тот предпочел хранить молчание, внимательно глядя на своего патрона и ожидая продолжения его речи.

– Речь пойдет о той трагедии, которая в эти дни происходит в Европе, – пояснил Рузвельт, – в Восточной Европе. Надо признать, что прошло всего восемнадцать дней с начала войны, а Германия полностью ее проиграла. И без нашей помощи, что совершенно возмутительно.

– А чему ты удивляешься, Фрэнки, – покачал головой Гопкинс, – после того как мы объявили в отношении России моральное эмбарго, стало вполне очевидно, что дядя Джо начал искать другого продавца пожарных шлангов, и, похоже, его нашел.

– Да, Гарри, – сказал Рузвельт, – напрасно мы не подсуетились, когда дядя Джо слишком равнодушно отнесся к нашему эмбарго.

– Тогда мы считали, – хмыкнул Гопкинс, – что русский босс все, что ему надо, выменивает у гуннов за поставки им хлеба и сырой нефти. Поначалу так и было, а потом к нему пришли добрые самаритяне и предложили царства земные и небесные. И горы оружия в придачу, в огромных количествах и со скидкой, но исключительно за звонкий металл.

Президента Рузвельта при этих словах аж передернуло.

– Хороши добрые самаритяне, Гарри, – назидательно произнес он, – стерли с лица земли центр Берлина. В наше посольство не попала ни одна бомба, но в нем выбиты все окна, а большое количество наших граждан контужено и ранено битым стеклом, включая самого посла Вильсона.

Рузвельт немного помолчал, а потом добавил:

– Самое странное и страшное для нас даже не то, что кто-то из-за пределов нашего мира продал дяде Джо оружие, и не то, что этого оружия оказалось так много, что им можно вооружить несколько армий. И уж тем более не страшно то, что плохой парень Адольф вскоре получит по заслугам. Самое страшное в том, что усилиями этих добрых самаритян войны теперь, как об этом мечтал тот же Адольф, станут короткими, как удар молнии. Разве смогут теперь на этом делать бизнес такие добрые парни, как мы? Победителям наша помощь будет уже не нужна, а побежденным – бесполезна. Да и как взыскать потом деньги с покойника, ведь вкладывать стоит только в того, кто и сам в состоянии устоять на ногах. А гунны такой способности не проявили. В Берлине сейчас даже не представляют, как далеко смогли прорваться русские и какова обстановка на фронте. Слухи ходят один фантастичнее другого, гестапо сбилось с ног, но никакой достоверной информации нет, потому что узлы телефонной и телеграфной связи – это то, за чем русская авиация охотится в первую очередь.

Рузвельт взял со стола свой золотой паркер, задумчиво повертел его в руках и положил на место.

– Прошло всего восемнадцать дней, – желчно произнес он, – а германская армия уже полностью разгромлена и окружена. Государство, которое, как хвастался Адольф, должно было простоять тысячу лет, оказалось полностью дезорганизованным. Берлин лишен электричества и газа. Там не работает водопровод, канализация, телефон и телеграф, на железной дороге разрушены вокзалы и депо. И это не считая нескольких десятков тысяч берлинцев, погибших в ходе этих бомбежек… Почти неделю неубранные трупы лежали под развалинами. По донесению нашего посла, весь Берлин смердит, как неубранная помойка. В нескольких местах сверхмощные бомбы разбили канализационные коллекторы, и теперь фекалии текут прямо в Шпрее, от чего есть опасность возникновения эпидемий.

Гарри Гопкинс фыркнул.

– И к чему ты это мне говоришь, Фрэнки? – спросил он. – Не думаю, что дядю Джо или его союзника с той стороны, мистера Путина, хоть сколь-нибудь впечатлит твое моральное эмбарго. В настоящий момент, насколько известно осведомленным людям, они абсолютно самодостаточны. У Сталина есть золото, у мистера Путина – необходимый большевикам товар в виде оружия, боеприпасов, снаряжения и промышленного оборудования. Да-да, Фрэнки, промышленного оборудования, причем если дядюшка Джо платит золотом, то обходится ему весь этот товар за полцены. Есть информация о начатом полгода назад строительстве нескольких крупных промышленных объектов. А там, где не хватает золота, например, на оплату услуг наемных войск, Сталин рассчитывается территориями, как это случилось с Восточной Пруссией.

– Каких наемников, Гарри? – с интересом спросил Рузвельт.

– Самых обыкновенных, Фрэнки, – ответил Гопкинс, – мистер Путин прислал на передовую несколько десятков тысяч отборных и прекрасно вооруженных головорезов. Это именно об их стойкость и огневую мощь разбились все волны германского «натиска на восток», после чего специально обученным большевистским войскам, которые он назвал «армиями особого назначения», оставалось лишь взломать фронт врага и, охватив его тугим кольцом окружения, рвануть на запад, на Варшаву, а потом и на Берлин.

– Получается, Гарри, – улыбнулся Рузвельт, – что ты владеешь ситуацией не хуже меня?

– Да, – ответил Гопкинс, – владею. Причем, Фрэнки, даже лучше! Кстати, о пятидесяти– или даже стотысячном Экспедиционном корпусе, который мистер Путин прислал на помощь Сталину, в Москве говорят почти открыто, ибо нет смысла отрицать очевидное.

– Тогда, Гарри, – сказал Рузвельт, – тебе и карты в руки. Ты мой личный специальный посланник, и потому полетишь в Кенигсберг – выяснять, каковы дальнейшие намерения мистера Путина в Европе. И вообще, он должен убедить своего вассала дядюшку Джо вернуться в свою берлогу, из которой он так неудачно вылез, потому что стричь шерсть с европейской овцы должны только мы – американцы.

– Не думаю, Фрэнки, чтобы они тебя послушались, – покачал головой Гопкинс, – мистер Путин и мистер Сталин – это не патрон и клиент, а, скорее, равноправные партнеры. Да и какой им смысл возвращаться в свои границы, когда они фактически бескровно для себя выиграли войну, и вся Европа лежит перед ними. Приходи и бери. И тут ты со своим требованием, которое требуется, прошу за тавтологию, подкреплять угрозой применения силы. Но всего, что у нас есть, мистеру Путину и главному большевику, очевидно, хватит только на один зуб. Поэтому ставить ультиматумы сейчас просто глупо. Да и нет нам никакого дела до этой Европы – где она, а где мы. Умерла так умерла. Всю свою историю европейская аристократия презирала нас, американцев, за деревенскую неуклюжесть и косноязычие. Так пусть же они теперь на своей шкуре узнают, что это такое – жить под властью большевиков.