Книга Оглашенные. Четвертое измерение - Андрей Битов

Драгамащенка, выходит, был наш пропуск на территорию.

Обсудив обычаи зверей и людей, порадовавшись сходству и непринципиальности различий, мы въезжали в удачно расположившийся поселок-городок Каманы. Здесь нас должны были встречать, но не встретили. Гививович объявил привал на полчаса и отправился с Драгамащенкой в разведку.

Мы разминали затекшие ноги. Перед нами была красота, несколько подпорченная заводиком ЖБИ и карьером. Но было куда посмотреть. Ущелье, в которое мы должны были далее углубиться, выглядело заманчиво, обещало уже совсем нетронутую природу. Левее, на отдельной горке, паря и царя над всем селением, зияла дырами разрушенная церковь – но и в таком виде поражала пропорциями и уместностью. Я возжелал, и группа, преодолев неохоту, потянулась в гору, не оставив гостя без присмотра.

Разруху хорошо наблюдать издали, вблизи слишком виден ее состав. Особенно если в гору. По мере приближения и одышки пропорции скрадывались, а дыры принимали очертания. И – что же все-таки мы наделали! – купол отсутствовал вместе с крестом. Обрушенный, он лежал на полу, камни проросли бурьяном и мать-и-мачехой, образуя самостоятельный пейзаж, такой японский карликовый горный садик. И вошли мы не через врата, а сбоку, куда нас вела тропинка, через более удобную для входа дыру.

В полу – аптечная ромашка;К ней, из небесной синевы,Бывает, залетает пташкаВ зияющий пролом стены.К ней, не ко мне… И то спасибо.Ведь время не река, а – глыба[13].

Но внутри был уют! И никаких бумажек, бутылок и кучек – вот что удивительно. В уголку, под сохранившейся частью свода, куда менее проникал дождь, стоял аналой, приспособленный из брошенных табуретки и тумбочки, кем-то сюда наверх внесенных; самодельная икона самого неумелого письма, но кем-то самим писанная, напомнила мне живопись Торнике; и – свечки горели! – стало быть, кем-то незадолго до нас сюда принесенные, кем-то же и зажженные! Храм был действующий!

И он обладал своими преимуществами: находясь в нем, можно было продолжать любоваться пейзажем, каждый раз по-новому открывавшимся, по-новому заключенным – в каждой из дыр. Как прошлое, настоящее и будущее увидел я: дорогу, по которой мы приехали, наш «рафик» у подножия, тропинку, по которой мы взошли… непотревоженный пейзаж открывался в будущем при взгляде на ущелье, куда мы нацелились… и, сквозь третью из стен, взгляд падал на настоящее: ЖБИ, карьер и некую серенькую зону, окруженную точно таким забором, как и детская колония, только без вышек…

Я получил необходимые пояснения. Возможно, это и была когда-нибудь зона, но теперь это дом престарелых, приют. Летом им еще ничего: много паломников, подают… – а зимой и холодно, и голодно. Да, да, со всего Союза стекаются сюда паломники: здесь убили апостола Иоанна Златоуста…

В результате я не поверил ни одному слову, тем более что сопровождающие меня историки явно путали Златоуста с Богословом, называя его апостолом. «Да как такое может быть! – возмущался я. – Апостолы – это первый век!» – «Ну и что ж, что первый», – сказал наш армянин.

Первый век был им нипочем. В доказательство к нам на гору карабкалась черная старушка, не то толкая вверх, не то держась за черную же козочку, не иначе – паломница. Вон тащится, пояснили мне, они снизу видят, если кто пошел сюда… Стало быть, не паломница. Старушка оказалась из богадельни. Она пришла за подаянием, и она была требовательна. Моего рубля ей было мало. И на три она смотрела без удовлетворения. «Я так высоко шла», – сказала она. Старушка была русская. Коза паслась внутри храма.

Мне захотелось умереть. Какие обезьяны? У меня совсем вышли деньги. Я наотрез отказался взять в долг у Валерия Гививовича. Мне надо снова уносить ноги. Господи! почему я не могу отдать ей все? Старушку пошатывало. Взгляд у нее был твердый, за него она и держалась. Откуда завелось во мне представление о «доброй старушке»? Все церковные старухи – злые. И правильно.

А почему это ты не можешь? – сказал мне он, вырвав у меня бумажник. Сопровождающие с интересом наблюдали сцену. Получив мой последний четвертак, старушка тут же спешно побежала вниз, не без ловкости справляясь со спуском. Коза еле поспевала за нею. В магазин, пояснили мне.

И мы спустились к священному месту. Прижавшись к желто-серой скале, источник образовал заводь, становился истоком. Камни вокруг были красны. Что и послужило основным доказательством, что именно здесь и убили «апостола». Железистый источник, пояснили мне. Паломники обязательно окунаются здесь. Очень помогает от подагры. Я окунул палец и вынул его покрасневшим – такова была температура – вода была ледяная. Я, однако, пошел дальше – плеснул в лицо, потер лоб – получилось как-то по-мусульмански.

Сопровождающие меня историки уже спорили, как его убили. Отрубили голову или закололи? Отрубили – было как-то убедительней. Вон на том красном камне. Они путали его с еще одним Иоанном – уже с Крестителем. Теперь они спорили, на котором камне: один, огромный, возвышался над берегом, лишь основанием погружаясь в воду. Убедительным в нем было лишь то, что он был более удобен для разделки. Другой был уже полностью в воде и потому исторически более оправдан, ибо сам источник образовался как результат убиения, из крови «апостола», почему и красный… образовавшееся из источника озерцо покрыло жертвенный камень водою. По преданию же, кто сможет приподнять этот камень, тот сразу очистится от всех грехов.

Такая возможность не могла не вдохновить его. Он сразу же поверил в красный цвет, как и любой нормальный человек. Я не мог тут ничего поделать: неистовый восторг охватил его, священный ужас жизни – меня. В мгновение ока содрал он с себя ВСЮ одежду и уже стоял в заводи, тужась приподнять камень. Я никогда не видел его таким: бешеное веселие озаряло его лицо. Все это было неоспоримо глупо: камень был неподъемен. Ему было никак не ухватиться, он обломал мне все ногти… и вдруг нащупал, как обрел, две словно бы специальные выемки, удобные почти как ручки… жила вздулась на его лбу… «Умер от превратностей пути», – подумал я. Но камень дрогнул и пошел, все с большею легкостью. Ну да, закон Архимеда, подумал я… Но стоило камню чуть приподнять свой красный лоб над поверхностью, как он стал окончательно тяжел. Сопровождающие сочли, однако, это достаточным, единогласно отпустив атлету все грехи.

Вот кто был счастлив, так это они! Как они его полюбили! Как поздравляли! Откуда нашли полотенце… И стакан чачи тут же нашли. Он засосал его, как губка. Истинно говорю я вам: вы уже получили награду свою… Он ее заслужил.

Дальше все само собой. Адидасов с Драгамащенкой привели того, кто «нас здесь ждал». Был он весь золотой: и цепочка, и зуб, и часы, и браслет – не человек, а перстень. Был он весь белый: и рубашка, и костюм, и туфли, и лицо. Был важен и недоволен, что было трудно отличить одно от другого. Однако мы уселись в «рафик» вместе, и «рафик» наполнился дезодорантом, и мы тут же затормозили у проходной. Проходная была дома престарелых, а он был его директор. Старичок вынес нам очередную коробку, шатаясь под ее тяжестью. Коробка позвякивала. Адидасов обменялся рукопожатием с недовольным директором. Наша старушка с пьяной козой попалась нам навстречу.