Книга Сладкий папочка - Лиза Клейпас

– Господи, да я не требую от тебя слепого повиновения. Просто, когда у нас есть какие-то разногласия, нам следует находить компромиссы. Знаешь, что такое компромисс?

– Ага. Это когда ни тебе ни мне, и никто не доволен. Как теперь, когда Гейдж повесил трос пониже.

Я расхохоталась.

– Правильно. – Вспомнив о тросе, я кинула взгляд в сторону чулана. Насколько можно было судить, там уже никого не было. Гейдж покинул кухню без звука. Я плохо себе представляла, о чем я с ним буду говорить в следующий раз, когда его увижу. Как он меня целовал, как я откликнулась на его ласки...

О некоторых вещах лучше не задумываться.

– О чем вы разговаривали с Черчиллем? – поинтересовалась я.

– Откудова ты знаешь, что мы с Черчиллем разговаривали?

– Не откудова, а откуда, – поправила я ее, лихорадочно соображая. – Ну, я подумала, что он тебе что-то обязательно скажет: ведь у него всегда на все есть свое мнение. А раз ты не сразу прибежала ко мне, значит, у вас был разговор.

– Был. Он сказал, что я должна знать: быть родителем вовсе не так просто, как кажется, и не важно, что ты мне на самом деле не мама, ты даже лучше многих настоящих мам.

– Он так сказал? – Я почувствовала себя приятно польщенной.

– И еще сказал, – продолжала Каррингтон, – что мне не следует считать, будто твоя забота обо мне что-то само собой разумеющееся, поскольку многие девочки твоего возраста после смерти мамы отдали бы меня на твоем месте на воспитание в чужую семью. – Она склонила головку мне на грудь. – Либерти, ты думала об этом?

– Никогда, – твердо сказала я. – Ни одной секунды я об этом не думала. Я слишком тебя любила, чтобы отдать в чужие руки. Я хочу, чтобы ты всю жизнь оставалась со мной. – Я наклонилась и еще крепче прижала ее к себе.

– Либерти? – уткнувшись в мою футболку, глухо спросила она.

– Да, детка?

– А что вы с Гейджем делали в чулане?

Я резко вскинула голову. Вид у меня, наверное, был до чертиков виноватый.

– Ты что, его видела?

Каррингтон кивнула с невинным видом:

– Он вышел из кухни минуту назад. Так, будто крался тайком.

– Я... я думаю, он хотел оставить нас с тобой наедине, – неуверенно проговорила я.

– Вы что ругались из-за троса?

– Да нет, просто болтали. И все. Просто болтали. – Я машинально направилась к холодильнику. – Что-то я проголодалась. Давай-ка перекусим чего-нибудь.

Гейдж уехал, и мы его в этот день больше не видели. Он внезапно вспомнил о каких-то неотложных делах, которые требуют его неотлучного присутствия. Я с облегчением вздохнула. Мне требовалось время осмыслить произошедшее и то, как к нему относиться.

В книге Черчилля говорилось, что в случае возникновения стратегической точки перегиба лучше всего не пытаться отрицать очевидное, а беспрекословно принять перемену как данность и в соответствии с ней планировать свою будущую стратегию. Обдумав все как следует, я рассудила, что наш с Гейджем поцелуй был минутным затмением разума и Гейдж, вероятно, о нем уже сожалеет. Следовательно, лучшая моя стратегия будет заключаться в том, чтобы делать вид, будто ничего не произошло. Я собиралась держаться спокойно, раскованно и равнодушно.

Я так утвердилась в своем намерении продемонстрировать Гейджу свое безразличие, поразить его своей холодной искушенностью, что когда наутро вместо него появился Джек, меня постигло разочарование. Джек с раздражением сообщил, что Гейдж без какого-либо предварительного уведомления позвонил ему ни свет ни заря, велел оторвать свою задницу от кровати и съездить помочь отцу, а сам он, видите ли, сегодня не может.

– Что за черт? Какие такие у него выискались неотложные дела, что нельзя выбрать время и приехать? – забрюзжал Черчилль. Насколько Джеку неохота было приезжать помогать Черчиллю, настолько же и Черчиллю не хотелось, чтобы он приезжал.

– Летит в Нью-Йорк к Донелл, – сказал Джек. – Собирается пригласить ее куда-нибудь после ее фотосессии у Демаршелье[22].

– Вот так вот взял и сорвался с места, не предупредив заранее? – Черчилль начал хмуриться, пока весь его лоб не изрезали морщины. – Какого черта? Ведь у него на сегодня намечена встреча с канадцами из «Синкруд». – Черчилль угрожающе прищурился. – Ну, не дай Бог, он взял «Гольфстрим» без предупреждения, вот уж я тогда ему...

– Он не брал «Гольфстрим».

Это успокоило Черчилля.

– Хорошо. Потому что я ему говорил в последний раз...

– Он взял «сайтейшн», – сказал Джек.

Пока Черчилль, рыча, доставал свой сотовый телефон, я понесла его поднос вниз. Смешно, но известие о том, что Гейдж полетел в Нью-Йорк к своей девушке, стало для меня ударом под дых. Представив Гейджа рядом с этой дистрофичной красоткой Донелл с прямыми светлыми волосами и крупным контрактом на рекламу парфюмерии, я впала в какое-то невероятное удушающее оцепенение. Отчего ж ему к ней не поехать? Ведь я для него пустое место, просто минутный порыв. Прихоть. Ошибка.

Я кипела от ревности, я была больна ею и ревновала самого мерзкого человека, какого только можно было выбрать для ревности. Самой не верилось. «Дура, – обозлилась я на себя, – дура, дура». Но от сознания этого легче не становилось.

Остаток дня я принимала всякие пылкие решения и давала себе разные обещания. Я пыталась выбить у себя из головы Гейджа, цепляясь за спасительные мысли о Харди – любви всей моей жизни, – который значил для меня несравненно больше, чем когда-либо мог значить Гейдж Тревис... Харди – сексуальный, обаятельный, открытый в отличие от Гейджа – надменного, нудного, в общем, настоящего мерзавца.

Однако даже мысли о Харди не помогали. И тогда я задумала раздуть пламя из искр гнева Черчилля, при каждой возможности упоминая ему Гейджа и «сайтейшн». Я ждала, что Черчилль обрушится на старшего сына как казнь египетская. Но от его гнева после их с Гейджем телефонного разговора, к моей досаде, не осталось и следа.

– Новый поворот в отношениях с Донелл, – удовлетворенно объявил Черчилль. Хоть мне и казалось, что хуже мое настроение уже быть не может, но после этого сообщения оно стремительно рухнуло вниз. Слова Черчилля могли означать только одно – Гейдж хочет, чтобы они жили вместе. А может, даже делает предложение.

После рабочего дня я помогала Каррингтон на улице отрабатывать удар по мячу и окончательно выбилась из сил и более того – совсем погрузилась в депрессию. Я думала о том, что никогда никого себе не найду и так и буду до конца жизни спать одна на двуспальной кровати, пока не превращусь в сварливую старуху, которой, кроме как поливать цветы, перемывать косточки соседям да возиться со своими десятью кошками, нечем больше заняться.