Книга Последнее письмо из Москвы - Абраша Ротенберг

— Помните, как после долгого молчания пришел ответ от Бети, где она писала, что мать в аэропорту встретят братья? То письмо было отправлено из Москвы 18 апреля и было доставлено с небывалой скоростью — мы получили его уже в конце месяца. Но то письмо, о котором я говорю сейчас и которое мы получили 11 мая, за три дня до вылета, было датировано более ранним числом, а точнее 2 апреля. По какому-то странному стечению почтовых обстоятельств оно задержалось и пришло позже следующего. Отсюда и неразбериха. Понятно?

— Тебе-то понятно, но мы-то до сих пор мало что понимаем, — допытывалась Мария Виктория.

— Пожалуй, ты права, прости, что не упомянул о главном — о содержании этого поздно пришедшего письма.

— Так мы когда-нибудь поймем, в чем там было дело? — иронично поинтересовался Хосе Мануэль.

— Вы уже знаете, что было во втором письме. Сейчас я расскажу, о чем было первое. Вначале там говорилось о приезде матери, а потом, очень осторожно, будто бы для того, чтоб уберечь нас от слишком большой эмоциональной нагрузки, говорилось как раз о том, что вас интересует. Я отлично помню текст и потому могу воспроизвести его по памяти прямо сейчас.

— Может, тогда мы наконец поймем, что ты пытаешься донести.

И я стал точно пересказывать содержание письма, будто оно было начитано на магнитофон и записано. Я слышал свой собственный голос, и с каждым произнесенным словом мои переживания усиливались. Текст, сто раз просеянный сквозь сито моей памяти, звучал следующим образом:

«Москва, 2 апреля 1967 года

Дорогая Дуня!

Не представляешь, с каким нетерпением мы ждем твоего приезда. И мне, и Арону это кажется чудом — что мы сможем увидеться после стольких лет разлуки. Мы так хотим увидеть тебя.

И хотя у меня есть еще куча новостей для тебя, писать о них непросто. Я очень много работаю, занимаюсь больной дочерью, слежу за домом и забочусь о муже. Со здоровьем у меня пока все хорошо, так что я с радостью посвящаю себя этим обязанностям. Но не по этим причинам тяжело мне писать, а только из-за свойств своего собственного характера — они-то меня и беспокоят. Хватит ли мне ясности ума, когда ситуация неумолимо того требует? Очень сложно изложить все это письменно, особенно когда обстоятельства складываются так необычно. У нас еще будет время подробно все это обсудить. Ты приедешь в самый разгар весны. Так хотелось бы разделить ее с тобой: вместе гулять по Москве и беседовать, чтоб все было, как когда-то в юности.

Арон тоже с удовольствием проведет с нами время и прогуляется с нами, думаю, не раз. Сейчас, когда я дома с дочерью, он проводит свободное время в одиночестве, наедине со своими мыслями. Иногда мне кажется, что он ничего перед собой не замечает — ни улиц, ни витрин, ни даже людей. Вчера вечером Арон отправился в центр города, чтоб кое-что купить — такой у него был предлог выйти и развеяться. Идя сквозь толпу, он вдруг ощутил нечто необъяснимое, сверхъестественное. Как всегда погруженный в свои мысли, он вдруг почувствовал, будто что-то требует его пристального сиюминутного внимания; какой-то мимолетный образ, всплывший перед глазами, в одночасье развеял его задумчивость: перед ним был кто-то, кто казался ему смутно знакомым, но он все никак не мог вспомнить, кто же перед ним. Это был мужчина, который переходил улицу Арбат одновременно с Ароном, только шел он в противоположном направлении, медленно и расслабленно. Арон видел его всего несколько секунд — размыто, как бывает, когда наблюдаешь за пейзажем из окна несущегося поезда. Сделав несколько шагов, Арон обернулся: ему захотелось глянуть на незнакомца еще раз. К его удивлению, незнакомец тоже остановился и неуверенно, будто в ступоре, глядел на Арона. После недолгих раздумий оба пошли друг другу навстречу — сначала осторожно, а затем уверенно, пока не оказались лицом к лицу. Когда сомнения их развеялись, они бросились друг к другу с объятиями, плакали, кричали от радости и потом, утомленные, стояли и глядели друг на друга, со слезами на глазах повторяя, будто других слов никогда не существовало: „Это чудо! Чудо!“ — вот все, что они могли сказать.

Дорогая Дуня! Не знаю уж, где ты читаешь это письмо, но я очень прошу тебя: сядь, прежде чем продолжить читать, потому что когда ты узнаешь, что произошло с Ароном, ты в обморок упадешь.

Не знаю, как тебе это сообщить, и наверняка я делаю это слишком резко, но что поделать — сдержаться никак не могу. Знаешь, кто был тот человек? Пожалуйста, читай медленно и внимательно: это был твой брат Лузер. Да, Лузер, чью смерть мы все столько лет оплакивали, на самом деле жив. Невероятно, но правда. Сложно описать, поскольку на этом чудеса не заканчиваются.

Когда Арон и Лузер пришли в себя, то стали впопыхах пересказывать друг другу подробности своей жизни, будто это возможно сделать за несколько минут. Лузер был убежден, что вся наша семья погибла, включая и нас с Ароном.

На это Арон ответил ему, что мы единственные, кто выжил, и кратко пересказал, как и почему нам это удалось. Он, в свою очередь, очень хотел узнать, как выжил Лузер, чем и где жил он после войны. Я кратко перескажу тебе его историю.

В 1938 году, перед войной, Лузера перевели работать из Западенца в Винницу, где и началась (а на самом деле продолжилась) его карьера в Красной армии. После вторжения немецких войск он участвовал во многих боях, а потом даже во взятии Берлина. Он несколько раз был ранен, но сумел выжить.

После войны он остался на несколько лет в Германии и работал в зоне советской оккупации. „Сейчас я полковник в отставке“, — сказал он. В первые дни войны он потерял контакт с семьей, но спустя год после отступления немцев ему удалось разыскать жену и детей и воссоединиться с ними. Те были эвакуированы в Сибирь и оставались там до конца войны. Сейчас Лузер с женой живут неподалеку от Ленинграда. Их дети, уже взрослые, живут со своими семьями в тех же краях: старший стал офицером, а младший — инженером. Я пишу все в деталях, поскольку уверена, что они тебе интересны, хотя я получала эти сведения в гораздо более отрывочном виде. В каждой фразе было столько эмоций, вздохов и слез, что передать это невозможно, но ты представь себе эту сцену: двое взрослых мужчин пытаются выразить свои чувства, и слова, будто ракеты, залпами вырываются из них прямо посреди Арбата. Каждая фраза полна эмоций, всякое предложение вызывает бурю переживаний: они то и дело перебивают друг друга, говорят одновременно, потому что хотят и говорить, и слушать одномоментно. И все сказанное — за счастье.

Я бы так хотела передать тебе в красках их диалог, но разве такое описать словами, да еще и на бумаге! Никак не могу собраться с мыслями и изложить все это внятно, да еще и в таком виде, чтоб пощадить твою восприимчивость.

Выслушав историю Лузера, Арон взял его за руки, словно боясь потерять. Лузер сказал, что у него мало времени: через час ему нужно было возвращаться в Ленинград. Арон не мог сдержаться, ему так хотелось поговорить. Он повторял все время „Это чудо! Это подарок судьбы!“, но и поделиться своими соображениями и переживаниями ему тоже было необходимо.

— Лузер, дорогой, — сказал он ему, — ты столько воевал, подвергал свою жизнь опасности, боролся, был ранен, выживал и боролся за свою семью. А мы в то время были в Ленинграде: голод, снег, блокада, постоянные бомбежки, насилие. Мы жили среди трупов — некоторые даже питались трупами, — но в этом аду, среди взрывов и залпов, люди женились, рожали детей, они выживали и жили. Некоторые из них пронесут увечья через всю свою жизнь, как наша дочь. С нами обращались как с животными, но нам хватило воли цепляться за жизнь и выбраться. И, несмотря на все наши злоключения, мне кажется, что нам очень повезло. Ты ведь знаешь, как судьба была жестока. Мы бросили родной дом и выжили. Те же, кто остался, встретили смерть. И какую жуткую смерть! Когда-нибудь я поеду в Чон разыскивать их могилы. Ты знаешь, как погибли твои родные?