Книга Цветы на чердаке - Вирджиния Клео Эндрюс

Его пороли, а я испускала крики от его боли! Я надеялась, что Бог это слышит! Я надеялась, что это слышат слуги! Я надеялась, что это слышит наш умирающий дед.

Из ванной она вышла с прутом в руке. Позади нее тащился Крис, бедра его были обмотаны полотенцем. Он был смертельно бледен. Я никак не могла перестать кричать.

— Заткнись! — приказала она, щелкнув прутом у меня перед глазами. — Замолчи сию секунду, пока не получила того же самого.

Но я не могла унять крик, даже когда она подтащила меня к кровати и отбросила в сторону, так как они пытались защитить меня. Кори вцепился в её ногу зубами. От её оплеухи он покатился кубарем. А потом я пошла, подавляя свою истерику, в ванную, где мне тоже было приказано раздеться. Я стояла там, глядя на её бриллиантовую брошь, которую она всегда носила, и пересчитывала драгоценные камни, семнадцать крошечных камней. Её серая тафта была прошита красивыми красными линиями, а её белый воротничок был вышит вручную. Она глядела на мои короткие выстриженные волосы явно с выражением внутреннего удовлетворения.

— Раздевайся, или я сорву с тебя одежду.

Я начала снимать одежду, расстегивая пуговицы блузки.

Тогда я не носила лифчика, хотя он и был уже мне нужен. Прежде чем она успела отвести глаза, я заметила, как ее руки шарят по моим грудям и плоскому животу. Она явно была оскорблена тем, что увидела.

— Наступит день, старуха, — сказала я. — Наступит день, когда ты будешь беспомощна, а у меня в руках будет прут. А в кухне будет полно еды, которую тебе уже никогда не съесть, потому что, как ты нам постоянно твердишь, Бог все видит, и Он вершит свой суд, и Его закон: глаз за глаз, вот так-то, бабушка.

— Не смей говорить со мной, — огрызнулась она. Сейчас она улыбалась, вполне уверенная, что день, когда она будет в моей власти, никогда не наступит. Глупо, конечно, что я говорила все это, и глупо, что она позволяла мне говорить. И пока прут хлестал мою плоть, я слышала, как визжали близнецы в спальне:

— Крис, останови её! Не давай ей бить Кэти!

Я упала на колени около ванны, свернувшись в плотный комок, защищая лицо, грудь и наиболее уязвимые места. Совсем озверев, она хлестала меня, пока не сломался прут. Эта боль была подобна огню. Когда прут сломался, я подумала, что все позади, но она схватила щетку с длинной ручкой и принялась бить меня ею по голове и плечам.

Я старалась удержаться от крика, сколько могла, мне хотелось быть такой же смелой, как Крис, но тут я не смогла. Я завопила:

— Ты не женщина! Ты чудовище! Нечеловеческое и бесчеловечное!

В ответ я получила сильнейший удар по черепу с правой стороны. Все кругом потемнело.

Качаясь как на волнах, я медленно возвращалась к действительности, вся израненная, голова моя раскалывалась от боли. На чердаке радио играло «Адажио Розы» из балета «Спящая красавица». Доживи я хоть до ста лет, мне не забыть этой музыки и того, что я почувствовала, когда открыла глаза и увидела Криса, склонившегося надо мной, чтобы наложить на рану антисептический пластырь, и слезы из его глаз капали на меня. Он отослал близнецов на чердак играть, заниматься, раскрашивать картинки, делать что угодно, лишь бы они не думали о том, что происходит внизу. Когда он сделал для меня все, что мог с помощью своего ограниченного запаса медицинских средств, я позаботилась о его изрубцованной, окровавленной спине. На нас не было одежды. Одежда могла прилипнуть к нашим сочащимся кровью ранам.

Больше всего синяков было у меня от щетки, которой она орудовала так свирепо. На голове был такой обширный кровоподтек, что Крис боялся, не было бы сотрясения мозга. Закончив лечение, мы повернулись на бок, лицом друг к другу, накрывшись простыней. Мы смотрели друг другу в глаза, и они закрывались. Он провел рукой по моей щеке, так заботливо и мягко, с такой любовью.

— «Разве нам не весело, братец, разве не весело?» — я пропела это, пародируя ту самую песенку про Билла Бейли. — «Мы проведем вместе день, длинный, как жизнь. Ты будешь лечить меня, а я тебе заплачу».

— Перестань, — вскрикнул он, такой уязвленный и беспомощный, — я знаю, что я виноват! Я стоял у окна. Она не должна была бить и тебя!

— Да брось ты, рано или поздно она бы это все равно сделала. С самого первого дня она задумала это. Ты вспомни, как она придиралась к пустякам, лишь бы наказать нас. Я просто поражаюсь, почему она так долго откладывала этот прут.

— Когда она стегала меня, я слышал твои крики, и я мог не кричать. Ты делала это для меня, Кэти, и это помогло. Я не чувствовал своей боли, Кэти, только твою.

Мы нежно касались друг друга. Наши обнаженные тела прижимались друг к другу, моя грудь к его груди. Потом он пробормотал мое имя и, приподняв повязки, выпустил одну из уцелевших длинных прядок моих волос. Потом взял мою голову в руки так бережно и нежно и приблизил её к своим губам. Было так странно, что он целует меня, когда я лежу обнаженная в его руках… и что-то было в этом неправильное.

— Остановись, — прошептала я в ужасе, чувствуя, что его мужское естество берет верх надо мною. — Это как раз то, что она думает о нас.

Как горько он рассмеялся, отодвигаясь от меня, и сказал мне, что я ничего не понимаю. Заниматься любовью — это нечто большее, чем поцелуй, а ведь мы только поцеловались.

— И никогда ничего больше, — сказала я, но не очень уверенно. В эту ночь я заснула, думая о его поцелуе, а не о порке и ударах щеткой. В нас обоих шевелился и нарастал ворох разнообразных чувств. Что-то спрятанное глубоко внутри меня было разбужено и ожило, совсем как у Авроры, которая спала, покуда не пришел принц и не запечатлел на её спокойных губах долгий любовный поцелуй.

Это был обычный конец всех волшебных сказок — поцелуй и потом счастье навеки. Но мне был нужен какой-то другой принц для счастливого конца.

НАЙТИ ДРУГА

Кто-то кричал на чердачной лестнице!

Я вскочила, разбуженная, и огляделась, чтобы посмотреть, кого не достает. Кори! О, Боже, что еще случилось?

Я соскочила с постели и побежала в туалет, и я слышала, что Кэрри проснулась и присоединила свои вопли к крикам Кори, даже не зная, чего он кричит. Крис закричал тоже:

— Черт возьми, что там еще происходит?

Я проскочила через туалет, взбежала вверх по шести ступенькам и остановилась как вкопанная, вытаращив глаза.

Кори в своей белой пижаме вопил, свесив голову, и я не могла разглядеть, что так ужаснуло его.

— Сделай же что-нибудь! Сделай! — закричал он, наконец показав мне, что его испугало.

Ох, на ступеньке была мышеловка, как раз там, где мы оставляли её каждую ночь, положив сыр для приманки. Но на этот раз мышка не была убита. Она оказалась достаточно умной, чтобы стащить сыр не зубами, а передней лапкой, и вот теперь её крошечная ножка была прижата тугой проволочной пружиной. Дико, но эта серая малютка грызла свою попавшую в капкан лапку, чтобы освободиться, вопреки боли, которую должна была при этом испытывать.