Книга Кольцо с бирюзой - Грейс Тиффани

Он приходился двоюродным братом оружейнику Хулиану дель Рею.

Старый мастер прямо об этом своей дочери ничего не рассказывал. Но в тринадцать она была уже достаточно умна, чтобы догадаться, почему ее отец, пренебрегавший христианскими праздниками и посещавший мессу не чаще раза в месяц, начал закрывать свою лавку, как положено, в Страстную неделю и каждое воскресенье ходить в церковь. Теперь он молился по-арабски только в Рамадан, в темноте своей комнаты. В другие дни он не опускался на колени лицом к востоку на молитвенный коврик даже при закрытых ставнях и начал креститься перед статуями Святой Девы и Христа, которые несли в пасхальной процессии. Он никогда не упоминал имени своего двоюродного брата, но в следующий год после подавления восстания город часто произносил его вместе с именами других новообращенных мавров, исчезнувших в тюрьмах Толедо, Сарагосы, Валенсии и Мадрида.

Ксанте слышала эти разговоры.

Однажды, на семнадцатом году жизни, Ксанте увидела на дне медного кухонного котла странное отражение: лицо и фигуру дяди, с искривленным ртом, распятым на дыбе. С криком ужаса она отбросила котел и побежала к отцу, который шлифовал стальной клинок в своей литейной мастерской.

— Твой двоюродный брат Гаспар…

Он взглядом остановил ее. Она поняла, что отец давно догадался о судьбе своего кузена и не хочет, чтобы упоминали об их родстве, даже в его собственном доме.

Этой ночью отец пришел к ней, когда она уже лежала в постели, и положил руку ей на лоб.

— Ксанте, ты смешанной крови, — сказал он. — Наполовину еврейка — по матери, наполовину мавританка — по мне. Я не прошу тебя соблюдать какую-нибудь веру. Я только прошу тебя оставаться в живых.

Она молчала, но отец не уходил, будто ожидая ответа. Помолчав, он сказал:

— Послушай меня, Ксанте. В вере нет ничего святого. Ты видишь, куда привела Гаспара его вера.

— Да, я видела, — тихо отозвалась она.

— Только жизнь священна, и всякая жизнь священна.

Странно было слышать это от человека, который зарабатывал на хлеб, делая мечи и ножи. Но хотя отец любил свое искусство и гордился остротой своих клинков, он был человеком мирным, и она приняла его высказывание как глубоко искреннее.

— Всевышний — это жизнь и любовь, — продолжал он. — Как и музыка. Обещай мне, что будешь жить.

Она протянула руку и коснулась выступающих жил на его руке.

— Обещаю, — сказала она.

* * *

Ее мать умерла от чумы, и отец никогда снова не женился. Всю свою боль и всю свою любовь он вкладывал в свое ремесло и заслужил имя, ставшее известным в Португалии, Италии и Франции и даже за пределами католической Европы в Германии, Голландии и Англии. Ксанте знала: отец надеется, что его слава как мастера, если уж не его набожность новообращенного, защитит их обоих от глаз инквизиции. Но она знала также и другое: он боялся, что это им не поможет. Весь Толедо знал о судьбе Елизаветы де ла Керды, дочери богатого идальго, которая со скандалом вышла замуж за новообращенного испанского еврея. Положение ее отца в Алькасаре не спасло ее от церковного наказания, хотя де ла Керда было старым христианским именем.

— Из-за этих страхов твоя мать оставила веру своих родителей, когда взяла меня в мужья, и я был счастлив, что она так сделала, — сказал отец на следующий вечер за ужином. На столе не было вина — вина на столе у них никогда не было, — и по натуре он не был разговорчив, поэтому она не могла понять, что заставило его вспомнить эту старую историю. Как и накануне вечером, он выглядел потерянным — казалось, его одолевал глубокий страх за ее будущее.

— Твоя мать выбрала ту жизнь, которую вел я, — говорил он. — Мы делили ее, пока Аллах нам позволил.

— Ты боишься, как бы я не выбрала смерть? — спросила его Ксанте.

Отец печально посмотрел на нее:

— Говорю тебе: никогда не выбирай ее, беги от смерти как можно дальше.

Он наклонился над столом, отодвинув в сторону лепешки и финики, которые она положила перед ним. Хотя он часто изображал из себя христианина, но все равно не стал бы есть свинину и насмехался над морковкой и репой, если она приносила их с огорода, — это еда для свиней, говорил он.

— Беги от смерти и выбирай жизнь и любовь, если сможешь. Твоя мать полюбила меня, — он ткнул себя пальцем в грудь, — но случись это сегодня, она не смогла бы выйти за меня замуж.

— Почему?

— Есть новый закон. Мне рассказал о нем вчера один мадридец, который пришел за рапирой. Браки между новообращенными христианами запрещены.

— Что?

— Limpieza de sangre. Король Филипп свихнулся на мысли об очищении испанцев, пусть на это потребуются сотни лет. Ах, бедная Ксанте, у тебя изъяны с двух сторон. Тем больше причин найти христианина, который женится на тебе и даст твоему ребенку христианскую кровь. Но тут я могу тебе помочь. — Он слабо улыбнулся. — Я делал мечи для лучших семей в Ламанче. Мое серебро и мое имя убедят их, что маленькая смуглая мориска не так уж плоха. И чей-нибудь сын захочет очистить твою кровь.

Насмешливый тон отца не мог скрыть серьезность его предложения. Ксанте похолодела. Сердце у нее сжалось, как будто все ее тело втиснули в один из ларцов, стоявших на отцовских полках, — безделушки, сделанные из остатков серебра, бронзы, или стали, или золота.

Но она была послушным ребенком, поэтому только опустила глаза и мягко сказала:

— Мне пока еще рано замуж.

— Ты отдала перстень, который я сделал для тебя, чтобы ты вручила его своему мужу, — сказал он. — Отдала этой бедной девушке, которая так пострадала от своего выбора. Но это было всего лишь кольцо из металла. Кольцо, которое действительно имеет значение…

— Моя невинность, я знаю, папочка, — проговорила она, покраснев.

Несмотря на ее послушание или из-за него, она не могла заставить себя сказать отцу, что уже рассталась с кольцом, которое имеет значение. Мать научила бы ее, как справляться со своими страстями и охранять свое тело, но у нее с четырех лет не было матери. Смутные предостережения монахини, учившей ее читать, мало что значили по сравнению с чувствами, вспыхнувшими в ней к одному юному толедскому мориску. Парень обещал жениться и соблазнил ее сладкими речами, хотя она и сама этого хотела, следует признать. Три ночи подряд они провели лежа под раскидистым миндальным деревом у стены отцовского двора. На четвертую ночь парень не появился, хотя клялся, что придет. Прошли месяцы, прежде чем Ксанте снова встретила его. Он вышел из своего дома с друзьями в разгар празднования предстоящей на следующий день свадьбы с девушкой — мориской из сельской местности. Он громко приветствовал ее и сообщил новость, как будто ей не на что было обижаться, а ему не за что просить прощения. Казалось, его привычка лгать о своей религии полностью подчинила себе его природу — лишила законной силы его обещания, сделала его бессердечным и красноречивым. Хотя сердце Ксанте было разбито, она пожалела его молодую жену.