Книга Вся ночь впереди - Тереза Вейр

– Одна, две…

– Черт, что с тобой случилось, в самом деле?

Мерная ложечка выпала из ее рук на кухонный стол, а ее содержимое просыпалось.

– Ничего не случилось. Я кофе готовлю – не видишь, что ли?

Стараясь не поворачиваться к Остину лицом, она взяла со стола ложечку и задумалась: сколько же кофе она всыпала? Похоже, она опять сбилась со счета.

И неудивительно: у нее за спиной стоит Остин.

А кухня такая маленькая…

А сердце так сильно бьется… Интересно, он слышит это?

Молли решила кофе больше не отмеривать – как получится, так получится. Закрыла кофеварку крышкой и включила.

Вода закипела почти мгновенно, и готовый кофе стал капля за каплей стекать сквозь фильтр в прозрачный контейнер. На кухне воцарилась гнетущая тишина, которая действовала Молли на нервы. Она пришла к выводу, что молчать бессмысленно и надо что-то сказать, как-то объясниться….

– Пора уже подумать о возвращении домой…

Она все-таки это сказала.

Но Остин никак это ее заявление не прокомментировал. Он молчал.

Ей просто необходимо уйти с кухни. Куда-нибудь. В спальню, к примеру. И начать паковать вещи.

Если решилась, надо уходить. Она повернулась.

Остин стоял в дверном проеме, перекрывая ей путь к отступлению. Молли впервые после вчерашней ночи удалось как следует его рассмотреть. Он был бос, взлохмачен и по пояс гол.

Скрестив на груди руки, он пристально на нее смотрел.

Почему, интересно знать, Остин казался ей таким дряхлым и старым, когда она впервые увидела его после болезни? И почему сейчас он выглядит так молодо?

– Ты в смущении, не так ли?

В его голосе крылась насмешка.

Вот оно, начинается… Все будет так, как она предсказывала и чего боялась больше всего на свете. Он станет над ней издеваться, высмеивать ее…

Какой контраст с тем, вчерашним, Остином, который, постанывая от страсти, целовал ее. Вот что делает с мужчинами первобытный, животный секс! Возносит их самомнение чуть ли не до небес. А вот женщину такой секс низводит до положения жалкой наложницы.

Если она от него не уедет, то скоро в нее превратится. Не зная, что делать и что сказать, Молли дрожащей рукой коснулась своей припухшей нижней губы, потом автоматически провела по раздраженной коже на подбородке и наконец положила руку на лоб. От волнения у нее начинала болеть голова.

– Ну так как? – не сдавался Остин, требуя ответа на свой вопрос. – Ты смущена или нет?

Самодовольное выражение у него на лице разозлило ее. Как все-таки это похоже на Остина – черпать радость в ее отчаянии.

– Нет, – сказала Молли, медленно, чуть ли не по слогам выговаривая каждое слово. – Я чувствую не смущение, а стыд.

Эта реплика основательно его озадачила, и улыбка, притаившаяся в уголках его рта, бесследно исчезла.

– Но почему стыд? – удивленно спросил он, отходя от двери. – Чего ты стыдишься? Мы не первый год женаты, и я – твой муж.

– А ты не забыл, что на следующей неделе я уезжаю? – напомнила она, пытаясь объяснить то, чего и сама толком не понимала. – Я чувствую… я чувствую…

Она отвернулась от него и стала затуманившимися от слез глазами смотреть в окно. То тут, то там виднелись поваленные ветром деревья. Подумать только, что натворила в лесу ночная гроза!

Но она не должна уподобляться этим поваленным деревьям. Не дать себя сломить – вот в чем она видит свою цель.

Она не будет плакать. Просто не имеет права…

Молли с шумом втянула в себя воздух, несколько раз мигнула и устремила взгляд в потолок. Потом едва слышно произнесла:

– Я чувствую себя… дешевкой. Женщиной на одну ночь.

В кухне установилось молчание.

Остин знал, как сделать молчание гнетущим. Чтобы оно давило на тебя, как свинцовая плита.

Продолжая стоять к нему спиной, она отчаянно пыталась уцепиться за какую-нибудь рациональную мысль, которая могла бы придать смысл происходящему, позволить ей взглянуть на свою жизнь в перспективе.

– То, что произошло вчера ночью, не имеет к нам, к нашей жизни никакого отношения. Тут скорее дело в гормонах… Ну… я хочу сказать… когда два взрослых человека долгое время… ведут… хм… то есть, нет… не ведут половую жизнь, то нечто вроде того, что было вчера, случается. Но это, по большому счету, ничего не значит. Подобные редкие вспышки чувственности не могут ничего изменить – ни наше прошлое, ни нас самих. Ты – это ты, а я – это я.

Остин, судя по всему, был с ней не согласен.

– Сколько можно носиться со своим прошлым? – раздраженно спросил он. – Оно похоже на тот потертый чемодан, который ты вечно за собой таскаешь.

Дался ему этот чемодан. В их семейной жизни он сделался прямо-таки камнем преткновения. И не потому, что был старым и уродливым – хотя, если разобраться, так оно и было. Просто этот чемодан превратился в своеобразный символ. Для Молли он символизировал ее связь с прошлым, с той молодой женщиной, почти девочкой, какой она когда-то была. Для Остина же он являлся символом ее упрямства, упорного нежелания распрощаться с иллюзиями юности.

– Мне нравится мой чемодан. Он – часть меня.

Тут Молли неожиданно пришло в голову, что они с Остином ведут спор, чего прежде никогда не делали. Причем спорят они точно так же, как вчера ночью занимались любовью. Горячо, страстно. Самозабвенно. Не думая о том, что будет завтра или даже в ближайшие пять минут.

Слезы у нее на глазах уже просохли, и она повернулась к нему.

У него на лице по-прежнему оставалось озадаченное и отчасти удивленное выражение. Казалось, он никак не мог взять в толк, почему после ночи любви – страстной и нежной – они вдруг затеяли спор. Впрочем, причиной его удивления могло быть еще и то, что прежде Молли никогда ему не перечила. Когда он устраивал ей сцену и, случалось, повышал голос, она поначалу хранила молчание, а потом и вовсе выходила из комнаты.

– А ты хоть раз задумывалась о том, что перечувствовал я? – крикнул вдруг Остин, ударив себя кулаком в грудь. – Думаешь, мне было легко жить с мыслью, что моя жена беременна от другого человека? А ты забыла, что после свадьбы мы не занимались любовью целых две недели, а когда наконец попробовали, ты принялась плакать?

На нее нахлынули воспоминания прежних дней. Они с Остином знали друг друга до свадьбы всего два месяца, и временами у нее возникало ощущение, что она живет с совершенно чужим человеком.

Первая попытка близости оказалась неудачной. Как-то раз, когда они остались наедине, Остин задрал на ней подол ночной рубашки и, не сказав ни одного ласкового слова и даже ни разу ее не поцеловав, сразу же овладел ею. Все время, пока он находился в ней, она плакала. Но не потому, что ей было больно, а потому, что грубое вторжение Остина в ее плоть разбередило в ней воспоминания о Джее. В ту роковую минуту ей показалось, что, вступив с Остином в близость, она предала память отца своего ребенка. И тогда она пришла к выводу, что, вступив с Остином в брак, совершила страшную, непоправимую ошибку…