Книга 419 - Уилл Фергюсон

«Запутывают меня, чтоб не запомнила, куда едем».

Они свернули в закоулок и наконец остановились у высокого забора — поверху битое стекло, над ним щупальца колючей проволоки. Тяжелая железная дверь с домофоном. Вождь Огун сурово воззрился на Лору:

— Ни слова, ясно? Ни слова о том, кто вы и зачем приехали. Если хоть полсловечка — полсловечка! — не будет никакой сделки. Мои родители ничего не знают. Это очень секретно, понимаете меня?

Она понимала.

— Разумеется.

— Поздороваемся, попрощаемся, и все. Ничего больше. Ясно вам? И о том, что я вождь, говорить запрещено. Называйте меня… общепринятым именем.

— Это как?

— Уинстон.

Она ему поклялась. Лишь тогда он выпустил ее из машины.

Вождь Огун жал кнопку, Лора стояла подле.

Домофон затрещал.

— А? Кто здесь?

— Мам, Уинстон.

— Так поздно? Что-то случилось?

— Я не один. Выйди, пожалуйста, через заднюю дверь, поздоровайся.

— Через заднюю? А через парадную почему нельзя?

— Мам, ну пожалуйста.

— Стой там. Сейчас отца позову. Маркус! Уинстон у задней двери, у него, по-мойму, беда.

Уинстон вздохнул. Вспыхнула зарешеченная лампочка, отъехал засов, открылась дверь. Появилась крошечная женщина, запахнутая в халат. Рядом ее муж в расстегнутой рубашке. Красавец.

— Сын? — спросил он. — Это чего такое?

Увидев Лору, мать Уинстона заулыбалась. Та же самая щербатая улыбка.

— А эта барышня кто? — спросила она.

— Мама, папа. Это моя коллега, предпринимательница из Северной Америки, хотела с вами поздороваться. Мы поздоровались, а теперь нам пора. — Он схватил Лору за локоть и собрался уже оттащить, но она вырвалась, протянула руку:

— Очень приятно познакомиться с вами, миссис?..

— Балогун. Мариам. А это мой муж Маркус.

Приветствия, рукопожатия; Уинстон между тем все сильнее тянул Лору за локоть.

— Ваша фамилия… Балогун? — спросила Лора. — Не Огун?

— Ой, ну нет, — засмеялась мать Уинстона. — Огун — это у йоруба такой бог железа. Из легенд.

— Правда? Я, наверное, ослышалась. Мне показалось, Уинстон сказал «Огун». Бог железа, значит.

— Железа, да. И рынков. Где кузнецы работают. Просто легенды.

Уинстон не отступал.

— Поздоровались — и хватит. Нам пора.

— Уинстон! — сурово молвил его отец.

— Прости, пап. Но нам правда пора. Прямо сейчас.

Отец вгляделся в сына, заметил наконец струистое одеяние.

— Ты чего это вырядился? А рубашка и галстук где?

Но ответить Уинстон не успел — беседа уже потекла без него. Его мать обеими руками сжимала Лорину ладонь:

— Так где вы познакомились с нашим Уинстоном? Он ни слова о девушке не говорил, у него и времени-то на девушек, по-мойму, нету. Занятой очень. Беспокоюсь я за него. — Она, пожалуй, недоумевала — сын явился, приволок в дом ойибо, но ведь не учительницу по обмену или, упаси господь, журналистку, которая про Разбитое Сердце Африки песни поет. Нормальная предпринимательница, хотя одета, честно говоря, так себе. — Вы тоже в международных финансах? Импорт и экспорт? Такая работа?

— В некотором роде.

— Мама, — сказал Уинстон. — Мы уходим. Пока.

Лора снова вырвалась из его хватки.

— Он обо мне не рассказывал? Как не стыдно, Уинстон. — И, заглянув им через плечо во двор: — Какой красивый сад.

Отец Уинстона посторонился, чтоб она лучше разглядела.

— Хобби у меня. Садик-то маленький. Эвкалипты есть, манго, груша одна небольшая… Видите? Вон там, в углу.

— Какая красавица. Можно войти?

— Нет! Папа, ей пора. У нас нет времени. Может, завтра зайдем.

За это Уинстон получил нагоняй:

— Ты как себя ведешь, сын?

— Можно посмотреть сад? — спросила Лора. — Если это вас не затруднит.

Если пришел гость, ты обязан его впустить.

— Ну конечно. Заходите, заходите. Первый раз в Лагосе?

— Первый. Только что приехала.

— Мисс Пурпур, — сказал Уинстон, — если мы сейчас же не уедем, все потеряно.

«То-то и оно».

— Не слушайте его. Он у нас торопыга. Заходите, заходите.

— Нам пора ехать. Сию секунду! — Уинстон в панике, почти умоляет. — Нам пора. Я вынужден настаивать.

Но поздно. Его родители распахнули дверь, и ойибо проникла в сад.

100

Эмброуз Литтлчайлд умирал долго. Один раз вздрогнул, усмехнулся, не открывая глаз, и упорхнул на свободу. Дежурная медсестра позвонила «Сержанту Бризбуа, СУТ» — первому полицейскому, указанному в медкарте.

Он заикнулся было, мол, я просто дежурил, я не… — но сам себя оборвал:

— Сейчас приеду.

Толку, впрочем, никакого. К приезду Бризбуа Эмброуз уже отбыл.

— Ничего не говорил? — спросил Бризбуа медсестру. — О том, кто это сделал?

— Ничегошеньки.

Пока медики готовили свое заключение, Бризбуа составлял Эмброузу компанию — в тишине, какая наступает подле недавно упокоившихся. Когда тело увезли, Бризбуа задержался у окна. Разглядел силуэт двух жилых домов — отсюда ближе, чем из центра.

Угловая квартира. Свет не горит, окна темны. От этого Бризбуа стало как-то неуютно — он, правда, не понял почему. Попросила фотографии с места происшествия, посмотрела, в расстройстве кинулась за дверь. Не пожелала ни побеседовать с психологом, ни кофе выпить, ни поговорить. Вдову утешат дети, сына — жена и его злость, а дочери куда бежать? Где она сейчас, интересно знать, подумал Бризбуа, — может, сидит дома, не включая света; может, заехать к ней, проведать?

Он не заехал, но если бы решился — что бы он нашел? Пустую комнату, открытое окно, на спинке кровати — узлом завязанные волосы.

101

— У меня здесь, так сказать, оранжерея, — гордо и смущенно сказал отец Уинстона. Тяжелые спелые манго так и просились в рот. — Скромно, конечно, но, по-моему, симпатично. Там у стены финиковые пальмы, а рядом эвкалипт. Вот этот хлипкий малец — это у нас жакаранда. Очень красиво цветет. Северное дерево. Если разрастется, буду стричь. Но вряд ли. Забор высокий, света маловато. — Битое стекло, колючая проволока. — Некрасиво, я понимаю. Но приходится хулиганов отпугивать.

Уинстон замер в дверном проеме — ступать в сад он не желал.

Мать покосилась на него неодобрительно: