Книга Пресс-папье - Стивен Фрай

Впрочем, участь понедельничной передовицы «Телеграфа» оказалась не многим лучшей. Впечатляющее описание мистером Хердом его поездки в Гонконг было подвергнуто разносу за слишком частое использование слова «неприемлемый». Что свидетельствует о достойной сожаления неосведомленности касательно слога, коим пишутся все вообще передовицы «Телеграфа». Я, к примеру, надеюсь, что не доживу до дня, когда слово «неприемлемый» будет использовано в передовой статье этой газеты меньше четырех раз.

Нехороши оказались в ней и длины абзацев. «Абзацы могут оказаться слишком длинными для того, чтобы удерживать внимание большинства читателей. Попробуйте реорганизовать ваши мысли в более короткие логические блоки», – рекомендует программа.

Уровень Флеша-Кинкейда, равный 14, означает, что передовица «трудна для понимания большинства читателей» и соответствует уровню образованности «выше одиннадцатого».

Ну ладно, я выложил за эту программу приличные деньги, и называть ее бесполезным и вздорным хламом мне не хочется, так что время от времени я все-таки буду проверять с ее помощью мои сочинения.

Мало ли что может случиться в следующие несколько недель. Вдруг мой слог возьмет да и переменится. Станет похожим на хемингуэевский. Он был великим писателем. Предпочитал короткие предложения. И писал хорошо. Он знал, что хорошо. Знал, потому что его «Ганнингов показатель невнятности» был высоким. Он никогда не пользовался страдательным залогом. Считал наречия уделом трусов. Он никогда не говорил «связан с тем обстоятельством, что». Предпочитал говорить «потому что». И отдавал «добиться» предпочтение перед «достичь».

Он добился известности. Он был крутым малым. Носил бороду. Пил. Ловил марлинов и элопсов. Любил пострелять. Он даже в себя пострелял. Возможно, потому, что счел свою жизнь слишком длинной, – длинной, как плохое предложение.

А может быть, он счел ее слишком страдательной.

Кто знает?

У каждого своя карьера

Вермеер был, вероятно, единственным художником, который смог бы толково описать мои школьные годы. Набив руку на изображении клетчатых полов своих интерьеров, он стал абсолютным мастером передачи всяческой чересполосицы, а ничего более чересполосого, чем моя незадачливая школьная пора, в этом мире найти невозможно.

Штат одной из тех немногих школ, в каких мне дозволяли задержаться на срок достаточный для того, чтобы я успел распаковать вещи, мог похвастаться, помимо обычных преподавателей, еще и консультантом по выбору карьеры ее учеников. Работа его состояла, насколько я могу судить, в том, чтобы добиваться от каждого ученика заполнения анкеты, а затем, исходя из ответов, указывать, чем этот ученик мог бы заняться в дальнейшей жизни. Подобно любой синекуре такого рода, место консультанта предназначалось исключительно для отставных офицеров военно-морского флота. Адмиралы становились казначеями, командиры кораблей, естественно, рассчитывали на должность консультанта по карьере.

В обязанности нашего консультанта входила также организация и содержание в образцовом порядке особого кабинета, набитого глянцевыми брошюрами и проспектами, из каковых каждый, кто интересовался устройством жизни в компании «Проктер энд Гэмбл» или в издательстве «Пингвин», мог узнать об этих замечательных учреждениях практически все. Этот кабинет (девять часов из десяти пустовавший и закрывавшийся на по-детски простенький замок) стал для меня прибежищем, в котором я мог укрыться от внимания школьного начальства или просто спокойно выкурить сигаретку.

От нечего делать я читал в этом моем приюте дела тех старших меня годами мальчиков, которых присылали сюда для заполнения карьерной анкеты. И довольно быстро понял, что деньги свои консультант по выбору карьеры получает, почитай, ни за что. На вопрос «Какого рода карьеру вы для себя наметили?» испытуемый мог ответить: «Врач». А затем консультант, получив ответы на вопросы насчет «умения работать с людьми» и результатов «экзамена обычного уровня», писал внизу анкеты: «Рекомендуется профессия врача». Если же испытуемый отвечал на первый вопрос «Не знаю», консультант писал: «Бухгалтер?»

После того как я сдал экзамен обычного уровня, настал и мой черед заполнить такую анкету. На первый вопрос: «Какого рода карьеру вы для себя наметили?» – я, разумеется, ответил: «Консультант по выбору карьеры». А когда я в следующий раз заскочил в этот кабинет, чтобы выкурить успокаивающие нервы сигаретку «Посольство» с фильтром, обнаружилось, что консультант написал против моего ответа: «Клоун, а?»

И потому мне приятно думать, что я – один из очень немногих на этом свете людей, последовавших рекомендации консультанта по выбору карьеры.

Главная приятность жизни, которую я ныне веду, состоит, как я всегда и надеялся, в возможности следовать своего рода богемному идеалу. По-моему, если человек не готов к тому, чтобы курить в постели, вылезать из нее как можно позже, занашивать одежду, которую он находит удобной, до дыр, вести беспутную в нравственном отношении жизнь и быть невоздержанным на язык, ему нет никакого смысла пытаться зарабатывать на жизнь актерством и сочинительством. Борьба за достижение этого идеала может оказаться тяжелой и трудной, однако, нравится вам оно или не нравится, в придачу к прочим радостям названных занятий вы неизменно получаете и ее. И потому меня всегда удивляли те из моих коллег, которые создавали акционерные компании с ограниченной ответственностью и принимались снимать собственные телевизионные шоу и управлять офисами, в которых невозможно протолкнуться от секретарш, ксероксов и автоматических кофеварок. Полагаю, слово, которое я сейчас пытаюсь нащупать, таково: ответственность.

Наняв команду помощников и телефонисток, вы взваливаете на свои плечи ответственность за них. Я не менее всех прочих уважаю менеджеров и служащих вообще, однако в натуре моей кроется некий изъян, по причине которого необходимость нанимать, увольнять и отдавать распоряжения всегда нагоняла на меня страх.

Конечно, на политиках – по самой природе парламентской демократии – возлежит ответственность очень большая. Они не могут позволить себе вести беспутную в нравственном отношении жизнь и быть невоздержанными на язык, не могут разгуливать в пижаме до пяти пополудни, и, насколько мне известно, партийные организаторы их запрещают им курить в постели.

На прошлой неделе я в неожиданном приступе безумия согласился появиться вместе с политиками в программе «Время вопросов». Будучи «нейтральным», предположительно, ее персонажем, я никак не мог решить, что для меня проще – отвечать на вопросы, как человек ни от кого не зависящий, или, действуя в духе строгой партийной дисциплины, использовать во всех случаях одну и ту же незамысловатую фразу. Все участники программы были чрезвычайно милы, веселы и нисколько не напыщенны, – во всяком случае, до начала эфира. И тем не менее в какой-то ее момент студийную аудиторию обвинили в предвзятости. И наша газета напечатала, как я заметил, письмо в поддержку этого мнения.

Би-би-си такое обвинение страшно расстроило. Каждому, кто претендует на место в студийной аудитории, приходится заполнять пространную анкету, подробно отвечая на вопросы о том, за кого он голосует, кем работает, какой длины волосы носит и об иных ничего на первый взгляд не значащих обстоятельствах. Аудитория подбирается таким образом, чтобы она стала представительным поперечным срезом британского общества. Я питаю глубочайшую веру в эту систему. Я вообще верю в анкеты. В конце концов, вполне возможно, что вопросник этот составлялся теми же людьми, что определяли в моей школе будущие карьеры ее учеников.