Книга Переворот - Джон Апдайк

Так проходили дни; наконец к концу дождливого сезона, во второй половине дня, меня навестил Дорфу. Я снова был поражен его красотой, не имевшей отношения к полу, — он был весь словно из полированного дерева или как гибкая лоза, которая безошибочно и изящно тянется вверх, к свету. Его улыбка в моем заточении была как луч солнца, нашедший в лесу путь к земле. Феска, его символ, была блестящего сливового цвета, и цвет застиранного винного пятна ненавязчиво гармонировал с ней. Куш нашел себе вождя, который по крайней мере костюмом превосходил Эллелу. У него была прекрасная кожа племени фула, которая кажется всегда смазанной маслом. Высокого роста, экономный в движениях, он действовал решительно, опровергая домыслы, что его правление может быть легкомысленным. Тубаб мог бы подивиться царственной легкости, с какой держался Дорфу, — ведь он совсем недавно был маленьким полицейским шпиком, но мы, африканцы, быстро привыкаем к роскоши и власти. Да это, пожалуй, справедливо в отношении всех сынов Адама: никакая удача, даже самая экстравагантная, не считается нами недостойной нашего райского происхождения. Он заговорил на принятой при дворе смеси английского с арабским. В руках у него была книга с переплетом из золотой ткани.

— Насколько я знаю, — с улыбкой произнес Дорфу, — в некоторых странах политических заключенных подвергают так называемому «перевоспитанию». Здесь мы предпочитаем считать это развлечением. Я подумал, не почитать ли вам, как я это делал раньше для благочестивого Эдуму. — Он сел, скрестив ноги, на свою зеленую подушку, согнутым большим пальцем открыл Коран и стал читать с того места, где остановился почти год назад: — «...и с серебряными браслетами. Их Господь даст им чистого питья». — И, подняв от книги глаза, спросил: — Какое питье может быть чище свободы?

— Никакое, — ответил Эллелу. — Я жажду ее.

Дорфу продолжил чтение:

— «Неверные слишком любят эту быстротечную жизнь и тем готовят себе тяжелый Судный День. Мы создали их и наделили их ноги, руки и суставы силой, но если Нам захочется, Мы можем заменить их другими людьми».

Эллелу заметил, что Дорфу, как и Аллах, предпочитает говорить «Мы». Вот этот трюк сам он не сумел освоить.

Дорфу дочитал суру:

— «Он проявит милость к тем, к кому захочет, но для злоумышленника Он приготовил ужасное наказание». — Президент милостиво поднял взгляд с накаленной страницы. — У африканского правительства есть особая проблема — как быть с телами свергнутых правителей. В Того умный Сильванус Олимпио был неэлегантно расстрелян своим преемником полковником Эядемой. В Мали и Нигере бывших президентов Кейта и Дьори весьма неуклюже посадили в тюрьму, чтобы они ждали там своей смерти. В нашей стране наш друг Эдуму был смело убит, но его тело превратили в марионетку. Теперь ты предложил — в разговоре с нашей сестрой Кутундой, записанном на пленку, — не только простить тебя, но и отправить в изгнание с пенсией. Предложение достаточно нахальное, как и твое несвоевременное и грязное нападение на ее непорочность.

У Эллелу так сдавило горло, что он даже перестал чувствовать жажду.

— Как все граждане Куша, я отдаю себя на твою милость.

Улыбка расплылась по лицу Дорфу.

— Ты превращаешь необходимость в достоинство — в этом искусство жизни. Я не забыл, кто возвысил меня — хотя и поспешно, даже с некоторым презрением к моим возможностям — в ранг исполняющего обязанности министра. И я считаю, твои доводы, высказанные Кутунде, не лишены смысла. Должен сообщить тебе, что это она предложила подвергнуть тебя ряду весьма изобретательных пыток, оканчивающихся кремацией, чтобы твое распутство не оскверняло больше чистоты Куша. Я бы не стал пренебрегать ее обычно разумными советами, но в данном случае превалируют определенные соображения, касающиеся международных отношений и средств массовой информации. Как президент ты умер в городе, носящем твое имя. А честь президентского поста должна быть сохранена. Мы должны показать нашим друзьям американцам, что мы ставим правительственный пост выше человека.

— Я не хочу выжить благодаря американскому предрассудку.

— Тут есть также и местное соображение: на континенте, где материализм еще не упрочил своих позиций, живой человек меньше заметен, чем мертвый, лежащий под землей.

Эллелу стало легче дышать.

— Я с радостью подчинюсь исконно местным поверьям. Какая будет у меня пенсия и когда я смогу ее получать?

— Мы решили дать тебе пенсию полковника плюс половину этой пенсии каждой из жен, которая будет сопровождать тебя, и одну треть каждому ребенку. Ты получишь достаточно денег для поездки за границу; когда сообщишь нам адрес, тебе каждый месяц будут высылать чек. Все это при условии, конечно, твоей анонимности и молчания.

— Ты дешево отделаешься. Со мной не будет жен.

— Есть одна, как сообщает нам разведка, о которой ты не просил. Но это твое affair[75], как говорят французы. — Он склонил голову и снова стал читать Коран: — «Пусть тот, кто хочет, изберет верный путь к Господу. Но хотеть ты можешь, только если хочет Аллах». — Дорфу закрыл Коран, однако не спешил уйти. Было что-то в этой камере со сваленными в кучу остатками от прошлых обитателей и оранжевым отсветом предвечернего солнца, что роднило этих двух людей.

— Странно, — сказал Дорфу. — Ты взял себе имя Свобода и до сей поры был пленником своих демонов. Наша столица именуется Независимостью, однако наше государство — сплошное переплетение зависимостей. Даже чистота воды — это парадокс, ибо пить ее можно, лишь когда она химически нечистая. Чтобы избавиться от голода, люди отдали частицу себя племени. Чтобы бороться против угнетения, люди вынуждены объединяться в армию, став тем самым, по мнению некоторых, менее свободными, чем прежде. Свобода — это как одеяло: если натянешь до подбородка, оголишь ноги.

— Ты, возможно, хочешь сказать, — предположил пленник, — что свобода, как все, целенаправленна. Один из журналов, который бросил Эзана, «Лэ меканик попюлер», по-моему, так он называется, уверяет своих доверчивых читателей, что все быстро движется в том или ином направлении, даже Вселенная, по которой мы измеряем движения Земли и Солнца, тоже движется в направлении какой-то немыслимой цели. До чего же чудесно, мой президент, остановиться в своем движении и почувствовать, как божественная инерция толкает тебя вперед!

— Должно быть, ты слышал ток своей крови. Ветер не чувствует ветра. Следовать воле Аллаха — значит вкусить полнейший покой. Однажды в процессе моей подготовки в качестве участника системы принуждения я прыгнул с парашютом, ожидая почувствовать смятение, а вместо этого почувствовал неизъяснимый покой, видя, как Земля поднимается мне навстречу, предлагая в качестве подноса верхушки деревьев, разветвления своих высохших рек, звездоподобные точечки своих стад и соломенные крыши, с которых вился, как извивался и я, дымок от приготовляемой пищи. Это было под Собавилем, и я заметил, как опасно узка дорога, ведущая из казарм в столицу. Став исполняющим обязанности министра внутренних дел, я прежде всего превратил эту дорогу в четырехполосное шоссе. В нашем правительстве, которое находится в младенческом возрасте, связь между главой государства и системой принуждения должна быть самой тесной. Будучи президентом, ты, пожалуй, должен был включить в свои странствия Собавиль.