Книга Круг перемен - Ирина Анатольевна Богданова

смахнула со лба прядь волос, и её глаза показались Максиму бездонными.

— Мог бы и не спрашивать. Конечно, согласна.

Тунис, Бизерта,

1926 год

Установившийся зной сводил с ума, и Вера ощущала себя раздутой жабой с дрожащими внутренностями и выпученными глазами.

Для себя она вывела три вида летней африканской погоды: жара, средняя жара и сильная жара. Сегодня была средняя, приблизительно градусов тридцать по Цельсию.

Вера отхлебнула из кружки отвратительно тёплой воды и смахнула со лба капли пота. Хозяин кафе требует, чтоб официантки выглядели свежо, как розы, и порхали, как бабочки. Легко сказать, если от жары отекают щиколотки, а пальцы становятся похожими на варёные сосиски.

Она мельком взглянула в окно, где верхушки пальм застыли в унылом безветрии.

На противоположной стороне полукруглого мыса просматривались белые стены домов старой гавани, прилепленных друг к другу в сплошную стену. Линию горизонта протыкал острый шпиль восьмиугольного минарета с перевёрнутым полумесяцем — мечеть Ребаа. Несколько раз в день с минарета заунывно кричал муэдзин. Первые годы в Тунисе его крик казался чудовищной фантасмагорией, словно она заснула и видит причудливый сон, но стоит раскрыть глаза, и мир вокруг обретёт прежние краски неяркого российского неба с прямой стрелой Невского проспекта.

По жёлтым плитам набережной шёл грузный тунисец в белой чалме, в трёх шагах за ним семенила стайка женщин, с ног до головы закутанных в чёрное. На скамейке под кружевным зонтом разговаривали две дамы в лёгких платьях. Вера узнала Катю, жену поручика Снегирёва, которая удачно устроилась швеёй в ателье мадам Файоль. Вместе с Катей они делили одну койку на двоих, когда Черноморская эскадра в составе ста двадцати шести кораблей покинула берега России. Шёл тысяча девятьсот двадцатый год. Позади остался захваченный красными Крым, служба медсестрой в составе Добровольческой армии, сгоревший дом Беловодовых, погибший Матвей и незаконченные Бестужевские курсы. А впереди расстилалась неизвестность, безбрежная, как морская даль. Теперь с родиной связывали лишь память и открытка от Матвея с боевых позиций под Августовом.

Корабли взяли на борт около ста сорока тысяч человек — офицеров, женщин, детей, солдат и матросов, спасавших свои жизни от красного террора. По пути сильно штормило, а наутро выяснилось, что вместе с экипажем и пассажирами погиб миноносец «Живой».

Сначала эскадра встала на рейд в Константинополе. Решения властей ждали долго и изматывающе, день за днём. Веру до сих пор тошнит при виде морской ряби и закатного солнца на синем зеркале вод. Она ненавидела эти кровавые закаты, напоминающие о том, как она дрожащими руками расплёскивала керосин и подносила спичку к куче бумаг на полу.

От одиночества и безысходности Вера сошлась с мичманом Трусовым. Ночами он рыдал у неё на груди и называл её именем жены, а в Константинополе сошёл на берег и больше не вернулся.

Французские власти, курировавшие миссию, дали команду следовать в Тунис, в порт Бизерты. Первое время жили на кораблях под покровительством Франции, пытаясь прокормиться кто чем может. Но в тысяча девятьсот двадцать пятом году Франция признала Советский Союз, Андреевский флаг на эскадре был спущен, и русских заставили покинуть корабли.

Найти кров и устроиться на работу представлялось неимоверно сложной задачей: престарелый генерал Завалишин искал место сторожа или садовника, вдова адмирала бродила по набережной и пыталась продавать приезжим всякие мелочи с арабского рынка. Покупали плохо, а если что-то брали, то больше из жалости. Капитаны Воронин и Судаков арендовали клочок земли и начали разводить кур. Постепенно русская колония размывалась: люди умирали, кто мог собрать денег — уезжал в поисках лучшей жизни в Европу или Америку, и в итоге в Бизерте осталась лишь пара сотен русских.

Вериных денег хватило снять жалкую комнатку на городской окраине с узким окном-бойницей, откуда зимой пронизывало ледяным ветром с примесью соли и горечи.

Первое время она зарабатывала чисткой рыбы в английском ресторане и ходила с распухшими пальцами и сгорбленной спиной, от неё воняло рыбой, и рыба снилась по ночам в безумных тревожных снах. Рыба, рыба, рыба — груды рыбы. Но часто, когда судьба доводит до последней черты, вдруг оказывается, что эта черта нарисована мелом и через неё можно переступить.

Однажды под Рождество, когда она, едва волоча ноги, брела домой с работы и думала, не повеситься ли ей, распахнулась дверь кафе на набережной, и оттуда пулей выскочил толстый пожилой грек со всклокоченными волосами. Он пыхтел, грозил кулаками кому-то невидимому, витиевато и непонятно ругаясь длинными фразами. Его налитые кровью глаза с яростью уставились на Веру. Ей показалось, что грек сейчас занесёт руку для удара, но он вполне миролюбиво пропыхтел по-французски:

— Русская?

Она кивнула:

— Да, русская.

— Это хорошо. Ты знаешь английский язык?

Вера снова кивнула:

— Конечно. И ещё чуть-чуть немецкий.

— Муж, дети есть?

— Нет.

— Хорошо. Пойдёшь ко мне официанткой. — Грек даже не стал спрашивать, хочет ли она, потому что все в городе знали о нищете русских.

От нежданного предложения у Веры замерло сердце. Грек вытер потный лоб и пожаловался:

— Представляешь, эта мерзавка заявила мне, что выходит замуж и завтра не придёт на работу. А у меня заказан банкет на двадцать человек! — Он сердито сдвинул брови: — Как это понимать?

— Я не знаю, — растерялась Вера, мысленно благословляя неизвестную невесту и с ужасом думая, что грек может изменить решение и предложить работу кому-нибудь другому. Вон хоть той девушке, что скоро поравняется с витриной кафе. Но грек шумно выдохнул, почесал затылок и сообщил:

— Значит, завтра к семи утра приходи на работу. Да это… — Он покрутил пальцем вокруг своего рта: — Губы подкрась. И чтобы выглядела как роза. Платье я тебе выдам, возьмёшь нитку с иголкой и подгонишь по фигуре.

* * *

Поздней осенью Бизерту захлестнуло шквалистым ливнем. Вера проснулась от того, что в окно над топчаном били потоки дождя с крыши и с шипением расползались по стеклу. Она посмотрела на свои единственные туфли и решила, что понесёт обувку в свёртке, а до работы доберётся в верёвочных тапках на деревянной подошве; их изготавливал русский матрос с эсминца «Пылкий» и за копейки продавал у входа на базар. Вылезать из нагретой постели и выходить в ненастье казалось сродни маленькому подвигу, потому что африканская зима тоже умеет обдать холодами и выстудить город до донышка.

Наскоро умываясь, Вера подумала, что желающих укрыться в кафе от ливня будет хоть отбавляй, а значит, день выдастся тяжёлый и нервный. Но ожидания не оправдались.