Книга Батумский связной - Наталья Александрова

Борис посмотрел на Горецкого с некоторым подозрением.

– Вы хотите сказать… без суда? Без следствия?

– Какой суд, голубчик?! Многие из них занимают важные,ключевые посты, некоторые в большом доверии у своего начальства. А попробуйтедоговориться, например, с генералом Шкуро! С ним главнокомандующий-то не всегдаможет найти общий язык! Пока мы будем тянуть со следствием, сколько вреда онимогут еще причинить! Да кроме того, у нас ведь нет никаких доказательств,достаточно веских для суда, даже военного. Мы должны действовать быстро ирешительно.

За окном начали подавать голос первые птицы. Наступалрассвет.

В штабном вагоне генерала Шкуро гуляли. Надо сказать, чтогуляли здесь часто, чуть не каждый день, но сегодня повод был особенный,достойный был повод: батька Андрей обмывал свою третью звездочку. Накануне потелеграфу из ставки пришел приказ о присвоении ему звания генерал-лейтенанта.[18]

Шкуро полулежал на диване, полуобняв левой рукой певицуДормидонтову, и вполголоса подпевал цыганам «Невечернюю». Напротив сидел еголюбимец, есаул Сайдачный. И лениво перебирал струны гитары.

– Скучно гуляем, хлопцы! – воскликнул вдруг Шкуро,прервав песню. – А ну, Степка, еще шампанского!

В салон вошел молодой казак в черной черкеске и папахе изволчьего меха – отличительный знак «волчьей сотни» генерала Шкуро. На подносеказак нес бокалы с шампанским.

– А где Степка? – недоверчиво спросил Шкуро.

– Хлебнул лишку, батьку, пьян свалился! – отвечалказак. – Я за него послужу, я ему сродственник.

– Проснется – выдеру скотину! – рявкнул молодойгенерал. – А ты, сродственник, запомни: казаку прислуживать не след! Указака в руке должна быть шашка и нагайка, а не поднос и полотенце! Ну ладно,давай, шампанское выдыхается!

Казак ловко подскочил к генералу, повернул к нему поднос.Шкуро двумя пальцами взял бокал, подал его Дормидонтовой, второй взял для себя.Казак шагнул к Сайдачному, повернув поднос снова, так что перед есауломоказался бокал с двойным золотым ободочком. Есаул схватил бокал, поднял и выпилодним глотком с возгласом: «За тебя, батьку!»

Казак раздал оставшиеся бокалы и выскользнул из салона.

Цыгане снова затянули песню. Минуту спустя Сайдачныйподнялся, будто хотел пойти в пляс, протянул руку к своему генералу, открылрот, но не успел ничего сказать, а грянулся на пол, вытянувшись в полный свойбогатырский рост.

Шкуро вскочил:

– Что с тобой? Или перебрал? Куда больше нам с тобойвыпивать случалось!

Молодая цыганка нагнулась над есаулом, поднесла зеркальце кего губам и, чуть подождав, подняла глаза на генерала:

– Умер он, батюшка! Мертвехонек лежит!

Шкуро огляделся по сторонам, увидел разбитый бокал на полу,вытащил шашку из ножен и заорал:

– Где этот казак проклятый, что выпивку нам приносил?На куски изрублю!

Кинулись искать казака, но его и след простыл. В соседнем ссалоном купе, где хозяйничал денщик генерала Степан, нашли денщика – он тяжелостонал, держась за разбитую голову. Неизвестного казака искали по всемукорпусу, Шкуро избил четверых вестовых и одного поручика, но все впустую: найтиказака в казачьем корпусе – то же самое, что найти иголку в стоге сена илижелтый лист в осеннем лесу.

Аркадий Петрович Горецкий получил сообщение и поставил всписке, который достал из своего личного сейфа, галочку против фамилии есаулаСайдачного.

Шура Черная, прима цыганского хора, ожидала в приватномпокое своего горячего поклонника бравого кавалерийского генерала Барбовича.Вообще-то она была не совсем Шура, не совсем Черная, не совсем цыганка, но пелахорошо, а глазами играла еще лучше. Пламенный взгляд ее черных глаз пронзил неодно офицерское сердце, а сколько мелких и крупных секретов выбалтываютвлюбленные мужчины – это Шура знала хорошо, очень хорошо.

Вот и сейчас она рассчитывала вытянуть из Барбовичакое-какие подробности последнего совещания в ставке, на которое он былприглашен.

В дверь постучали, и на пороге появился мальчишка-посыльныйс огромным букетом, завернутым в хрустящую бумагу. Шура дала мальчуганугривенник, взяла букет и осторожно развернула бумагу. От кого бы это?

Внутри не было ни записки, ни визитной карточки – толькотринадцать огромных прекрасных темно-бордовых роз. Шура не удержалась ипогрузила лицо в цветы, вдохнула их нежный, чуть терпкий аромат. Аромат былнеобычный, слишком резкий для роз. Что-то в нем было не так… Шура схватилась загрудь. Ей не хватало воздуха.

– Что… что такое… – прошептала она едва слышно, непонимая еще, что умирает. – За что?!

Она оглянулась на посыльного – но его уже давно не было, даи кто он? Мальчишка, дали полтинник, он и рад…

Шура хотела крикнуть, позвать на помощь, но не смогла дажеразлепить внезапно спекшихся горячих губ. В глазах у нее потемнело, ногиподкосились, и она бездыханная упала на дорогой персидский ковер.

Художник-фотограф Акопян обслужил последних клиентов –армянского купца с семьей, своего дальнего родственника, который непременнохотел сфотографироваться на фоне Арарата, хоть и картонного, – и тщательнозапер изнутри свою мастерскую. Уединившись в лаборатории, он приступил к самойглавной своей работе, за которую ему платили гораздо лучше, чем за семейныепортреты и фотографические карточки «в парижском стиле».

В кювете с проявителем из белого тумана пластинок медленнопроступали силуэты английский дредноутов, французских миноносцев, греческихкрейсеров.

Когда снимки были проявлены и высохли, Акопян принеснебольшой фибровый чемоданчик. Это был самый обычный, даже довольно неказистыйчемоданчик, и в нем не было ничего особенного, если не считать двойного дна.Аккуратно спрятав под вторым дном фотографии, Акопян сложил в чемоданчик своюобычную фотографическую продукцию – крымские пейзажи, «парижские фото», –надел летний сюртук, шляпу канотье и покинул свою мастерскую. Он направился вмаленькую уютную кофейню на Итальянской, где была назначена встреча со связным.

В кофейне Акопян сел за столик, заказал себе кофе иогляделся. Возле стойки на повышенных тонах беседовали трое матросов – один изних неодобрительно отзывался о какой-то Груне, двум другим это явно ненравилось.

В кофейню вошел связной – полноватый господин в полосатомпиджаке. Он занял столик рядом с Акопяном и сел таким образом, чтобы фибровыйчемоданчик оказался ровнехонько возле его стула. Акопян уже хотел встать иуйти, считая свою миссию выполненной, но в это время матросы у стойки перешли кактивной стадии конфликта – они начали махать руками, обмениваться затрещинами,причем поскольку места им стало недостаточно, они двинулись в сторону Акопяна.