Книга Учись слушать. Серфинг на радиоволне - Марина Москвина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Коржибски, видевший, что такое война, стремился дать человечеству инструмент для очищения взгляда на мир и осознания того, что люди борются не с реальными врагами, а со своими языковыми и мыслительными конструктами. Ведь изначально у людей нет причин ненавидеть друг друга. Враждебность и конфликты по большей части возникают субъективно – из индивидуальных трактовок.
Разные языки порою противоречат друг другу просто по методу отображения мира, по образу мысли, и семантический код, расширяющий сознание, целенаправленно объединяющий людей, который успешно искал философ, зовет нас задуматься над тем, что и как мы говорим и какие чувства стремимся выразить в словах.
Хотя человек, источающий дружелюбие к миру, я уж не говорю – любовь, даже особо не заморачиваясь, говоря на родном языке, виртуозно владеет этим кодом. Как тебе объяснял художник Нодар Цвижба:
– “Я тебя люблю” на абхазском звучит как “Хорошо тебя вижу”. “Небо” – “корова-мать”, “амра” – «солнце».
– А на арабском “амра” – это “женщина”, – сказал Сид.
– КАКАЯ РАЗНИЦА?! – воскликнул Нодар.
Вот таким я и вижу этот язык, который никогда не приведет к войне, а только к хорошему застолью.
Приезжай в сентябре, это лучшее время – море теплое и совсем не жарко.
Искренне –
У меня был друг Андрюха Антонов, поэт и красавец, он мне говорил:
– Ты, Маринка, с виду веселая, легкая, а в голове до того серьезные мысли – о жизни, о смерти. К тебе даже приставать не хочется!
Я и правда порой ощущаю себя прохожим из рассказа Виктора Голявкина.
Почему так получилось, что мы принимаем жизнь как данность, отчего не исследуем, ЧТО делает нас живым?
Мне было семь лет, я с тетей и сестрой возвращалась в Москву из Алушты, в Харькове мы вышли из поезда прогуляться по платформе. Пока мои родственники покупали вареную картошку с луком и огурцами, ко мне подошел незнакомый мужчина и таинственно сказал:
– Девочка! Тебя ожидает сюрприз.
После этих слов он исчез, будто испарился.
Мы вернулись в вагон, я решительно направилась к своей полке, подняла подушку, ожидая увидеть там коробку конфет, и разочарованно сказала:
– Наврал.
Поезд тронулся, пошел, быстро набирая скорость, прорезал насквозь Харьков и помчал по лесам и полям. Я стояла у открытого окна, ветер дул и трепал занавески. Вдруг я повернулась и увидела, что по коридору идет Люся.
– МАМА! – завопила я, потрясенная. Вот какой меня ждал сюрприз!
Оказывается, Люся была в командировке в Харькове, снимала фильм и нарочно так подгадала – купила билет на наш поезд. Провожал ее Марк Зеликин, впоследствии знаменитый документальный режиссер. Он-то и произнес эти слова, которые с тех пор, говорят, написаны у меня на лбу: «Девочка! Тебя ожидает сюрприз».
Когда поздним вечером после записи передачи я возвращалась из Останкина домой, с гитарой, колокольчиками, шаманской чашей, возбужденная, еще вибрирующая в такт сумасшедшим ритмам и звукам, я смотрела на людей в метро и думала о том, что их ожидает сюрприз.
С неукротимой нежностью взирая на каждого пьяного, прикорнувшего, командировочного, влюбленных – я думала: только бы вы, ребята, не прошляпили мою программу, только бы в субботу вечером оказались на кухне, одинокие или в кругу семьи. У некоторых радио всегда включено, что-то бормочет, шелестит, гудение эфира – фон существования, вдруг: «Начинаем передачу “В компании Марины Москвиной!”» И пошло-поехало. Извержение Везувия, грохот Ниагарского водопада, трубный глас архангелов и – сквозь космические шумы – пронзительный голос флейты…
Теперь мне кажется, в этих передачах мы втроем – Жанна, Витя и я – каким-то непонятным образом прикасались к ядру бытия. К тому, что есть везде, – другой ли это человек, растение или животное, – мы находились в соприкосновении с самим бытием мира.
Как говорил Гачев: «не скользя, но внимая, пропитываясь каждым и реагируя в собеседе», с трудом выдерживая приступы восторга, буйного помешательства и безумной влюбленности, мы прорывались к необусловленному, безграничному, вневременному, безмолвному, к бессмертной реальности – Сердцу Вселенной.
– сочинил стихотворение Лёня Тишков и попросил меня сшить для него сердце. Оно венчало вереницу состроченных мною сияющих человеческих органов: «печень – двойная гора, покрытая хвойным лесом, травой, колокольчиками и ледниковыми глыбами», «мочевой пузырь и почки – огромные, как дождевые облака», «могучий и нежный фаллос из золотистого плюша, увенчанный алым рубином…»
Юрий Коваль, чью повесть о Васе Куролесове «Промах господина Лошакова» проиллюстрировал Лёня, надписал ему свою книгу: «Леониду Тишкову, певцу внутренних органов, от человека, имеющего кое-что из воспеваемого!»
Во главе, конечно, сердце – несколько сортов бархата пошло на него: алая аорта, легочная вена – голубая. Ушки сердца обнимали правое и левое предсердие, из-под них выходили arteria coronaries – dextra и sinistra, что означает сердечная артерия – правая и левая. Желудочки я усыпала бисером и драгоценными камнями, закрепив их золотыми нитями.
Сердце лежало на подиуме в Центральном доме художника и привлекало внимание публики. Иногда кто-то не выдерживал и прикасался к нему осторожным пальцем.
В один из дней в зал вошел, сразу видно, ученый, в толстых очках, с белой шкиперской бородкой и с газетой в руке.
– Вот я прочитал про вашу выставку, – обратился он к Лёне, – и непременно решил прийти – познакомиться с художником.
Это был профессор Лев Ефимович Этинген, величайший знаток анатомии человека. Он ведал о каждом органе, однако больше всего влекла его мифология органов, аллегории и символы телесного устройства, он даже выпустил несколько книг на эту тему.
Профессор аккуратно взял в руки сердце и осмотрел его со всех сторон.
Сердце на снегу.
Фото Леонида Тишкова
– Блестящая работа! – сказал Лев Ефимович. – Весьма своеобразный орган, который участвует во всех наших жизненных проявлениях от первого и до последнего вздоха.
