Книга Голубая кровь - Олег Угрюмов

Нет мамы, и нет нашего отца — главы клана и самого лучшего защитника Южного рубежа.

— Это уже твоя вина. Ты сделала из отца завоевателя, — тихо, но непреклонно сказал молодой человек.

— У меня нет иного выхода. Мне нужно огромное войско, чтобы отразить нашествие чудовищ, но некогда вести долгие переговоры с другими царями. Да и смысла в этом мало. А нашествие будет: я знаю.

Я вот за чем приехала, Килиан, я хочу знать: это ты убил его?

— Тебе будет легче, если я отвечу «да»?

— Нет. Это будет ужасно и невыносимо. Но еще невыносимей каждый день думать, ты или не ты? Я ненавижу тебя за неизвестность, наверное, больше, чем за убийство.

— Кажется, ты не сомневаешься в моей вине. Уна уронила голову, но тут же подняла ее и смело взглянула на брата:

— Вообще-то, почти не сомневаюсь.

— И ты никогда не простишь меня?

— Я уже простила. Помнишь, мама говорила, что простить — значит понять. И мне кажется, я понимаю, отчего ты это сделал, если все-таки это сделал ты. Отчасти я и сама побуждала тебя к устранению соперника: ведь это я твердила, что желала бы любить тебя, но не могу, потому что на свете есть Руф. Именно я жаловалась тебе, что он не отвечает мне взаимностью, что он вообще ничего не говорит, — и что тебе было делать? У тебя не было даже надежды на то, чтобы стать свидетелем нашего счастья. Возможно, ты спасал не только себя, но и меня.

А он все равно не принадлежал нашему миру, он был другой. И любовь его была иной, и злость, и радость. Я не перестаю его любить, но горе сделало меня старше и мудрее. И я знаю, что мы все равно не были бы вместе здесь, под нашим небом. Потому что на самом деле это небо было мое, твое, мамино, но не Руфа.

Мне все время чудится, что он видел иные сны, ходил по другой траве и слышал пение птиц, которых мы не знаем. Помнишь, раковины-фальчопсы?..

Килиан покивал в знак согласия.

— Он видел их раньше. Я уверена в этом. Странно, правда? Будто я постепенно схожу с ума. Я не хочу мучить отца расспросами, но если Сиринил родила меня, то кто такой — Руф Кайнен? Я спрашивала о нем в храме Ягмы: там никогда не слышали об этом человеке. — Он отрубил руку Омагры, — глухо произнес Килиан. — И она висела у него за спиной, вцепившись в этот проклятый раллоден, и все время грозила мне. Я вытащил свой клинок и подождал — он должен был знать, что происходит, ведь он даже грелы чувствовал. А здесь, а тогда… Он хотел этого, Уна. Я не оправдываюсь, потому что мне нет правдания. Я тоже любил его, и, Ягма меня поцелуй, я люблю его сейчас.

Он не оставляет меня. Я разговариваю с ним и прошу, чтобы он понял. Он приходит в мои сны — темная, безликая тень, вооруженная каким-то страшным мечом, но я уверен, что это Руф. И я бегу за ним, тяну руки, кричу и просыпаюсь от собственного крика…

Согласись, любимая! Ведь если бы не таблички, ты бы поверила мне!

Но я хотел, чтобы ты запомнила его любящим. Таким, каким он не мог быть в жизни, а мог остаться только в смерти.

Я не жалею, что сделал это. Ты можешь казнить меня как убийцу Руфа Кайнена, но даже в смертный час я стану повторять, что не сожалею о содеянном.

Однако мне плохо без него.

— Темная безликая тень, — тихо повторила Уна. — С длинным мечом, какого не было никогда. Я вижу его на фоне ярко-желтого диска луны, и ее тошнотворный свет выворачивает мне душу. Вернись ко мне, — прошу я. И понимаю, что прошу невозможного. Мы отныне по разные стороны…

— Вернись ко мне, — прошептал Килиан. — Полюби меня. Ради тебя я могу все. Полюби…

— Мы по разные стороны, — скорбно ответила она. — Ты убил меня из-за того, что рука Омагры грозила тебе. Ты убил меня и взамен — вместо жизни и судьбы — принес мне недописанную песню. Если ты хотя бы завершил ее… Что там дальше, Килиан?!

— Не знаю, — сказал он сухо. — Честно говоря, я пытался досказать, что дальше, но у меня не его голос и не его сердце. Я родился под нашим небом, а он под каким-то своим. Ты сама это сказала.

3

Здесь все было знакомым и одновременно чужим.

Здесь жила Либина и Аддон Кайнен, здесь смеялась Уна и хохотал здоровяк Килиан; здесь колотила Олькоя его неугомонная сварливая жена, учился владеть топором молодой рыжий воин по имени Рюг…

На этих стенах умирали защитники Каина и Южного рубежа.

В этом маленьком святилище совершал обряды самый плохой на свете прорицатель Каббад.

В этих подвалах хранил запасы на случай осады дотошный старик Микхи, который помнил все раморские легенды.

Здесь обитали те, кого Он защищал, кому был верен и предан.

И отсюда же пришли те, кто убил беззащитного Вувахона и залил его кровью маленькие яркие «хоффриххи».

Здесь тренировали убийц, готовых уничтожать все живое только потому, что оно выглядело иначе, было непохожим, говорило на ином языке или вообще не говорило, а потому не могло произнести ни слова в свое оправдание.

Здесь жили глухие, которые никого не только не слышали, но и не хотели слышать.

Он шел к ним, чтобы докричаться.

Руф Кайнен делал это не для себя и даже не для них, а только ради крошки Вувахона.

/ — Никто не хочет даже попытаться, потому что это очень трудно, иногда — почти невозможно. И это может стоить жизни… Когда-нибудь среди людей появятся те, кто станет стремиться разговаривать с душами в надежде на то, что души потом смогут докричаться до своих людей.

— Смертники.

— Избранники, — возразил Вувахон.

— Нет, смертники./

Но в нем умер человек, и посему он не был уверен, кому суждено стать смертником: тому, кого не захотят слушать, или тому, кто не захочет слышать.

Стояла чудесная ночь.

Руф легко карабкался на неприступные стены Каина, цепляясь крюками, которые выскакивали из пазов на запястьях его доспехов, и помогая ногами: подошвы его обуви были покрыты мелкими острыми шипами и совершенно не скользили.

Он хотел увидеть Аддона или Каббада, потому что эти двое представлялись ему самыми мудрыми и достойными из всех людей, которых он узнал на своем недолгом веку. Жаль, что нет на свете Либины, вот кто умел выслушать и посочувствовать. Внезапно Руф подумал, что Вувахон был правее, чем ему представлялось. Ведь если была в его жизни такая Либина и такой Аддон, если ходят по земле прорицатель, любящий людей больше, чем богов, которым служит, и старый управитель Микхи, потерявший и сына, и внука; и если был Хималь — совсем еще мальчик, не пожалевший себя во имя других, — то, верно, род человеческий заслуживает уважения.

Он должен рассказать людям правду об аухканах, должен объяснить, что земля, где оба народа станут жить в мире и согласии, будет прекрасной. Он обязан это сделать, как бы ни хотелось ему вытащить Арзубакан и посеять целое поле боли среди тех, чьи соплеменники подняли руку на крощечного пряху.