Книга MOBY. Саундтрек моей жизни - Моби

В полночь я понял, что Сара не придет домой. Я пытался заснуть, или сочинить что-нибудь, или посмотреть телевизор, но ревность нашептывала мне: «Думаешь, они прямо сейчас трахаются? Или, может быть, уже закончили, и его сперма сохнет на ее грудях? А сейчас она со смехом рассказывает ему, как же хорошо наконец переспать с настоящим мужчиной». Я пытался прогнать ревность, но она лишь улыбнулась, растянув бледные губы над острыми зубами. «Хочешь, чтобы я ушла? Ха, ты сам меня сюда пригласил, идиот».

Но в первую же ночь, которую она провела дома у другого мужчины, мне захотелось оторвать себе лицо. Я всю ночь сидел один в нашей квартире, и ревность была рядом со мной – ухмыляющаяся старая демоница с желтой как воск кожей.

В общем, мы просидели вместе с ревностью до семи утра, пока Сара не вернулась домой. Она пахла сексом и чужими простынями. Я заплакал, мы накричали друг на друга и решили все-таки попробовать в последний раз встречаться только друг с другом – вдруг хотя бы на этот раз что-то получится? Она пообещала больше со мной разговаривать, а я – меньше напрягаться. Мы оба были словно скорпион из басни Эзопа, который обещал больше не быть скорпионом.

Несмотря на все сказанное, лучше ничего не стало, и я снова старался проводить как можно больше времени в студии. Она казалась маленькой, спокойной и безопасной, а вот дома я чувствовал клаустрофобию и ужас, словно меня запихивали в ящик Скиннера.

Я опять начинал все разговоры со слова «Это»:

– Это… как дела на работе?

– Это… хочешь сегодня на ужин спагетти?

– Это… можешь оказать мне услугу и убить меня во сне, чтобы я больше не страдал от невыносимой боли, которую причиняют мне наши отношения?

Послушав мастеринг своего альбома, я понял, что он, несмотря на все мое желание, не закончен. Некоторым песням необходима доработка, да и сочинить еще несколько тоже было бы неплохо. Это будет мой первый настоящий альбом, и мне было важно, чтобы он стал ковчегом для всего, что я когда-либо мог записать для своего альбома. Я хотел, чтобы альбом одновременно был веселым рейвом и ночью в клубе на панк-роковом концерте, а заканчивался нежностью и красотой, от которой слушатели будут плакать под звездным небом.

Поэтому день за днем и ночь за ночью я шел работать в маленькую студию на Мотт-стрит, избегая Сары и пытаясь закончить альбом, который мне понравится. Я провел немало времени в студии, сидя у окна и глядя на пустую парковку через улицу. Она пустовала уже не один год и превратилась в случайное произведение пейзажного искусства, которое могло бы принадлежать Майклу Хейцеру или Роберту Смитсону. Изолированная от мира сетчатым забором, она была заполнена деревьями, сорняками, крысами и мусором. Поскольку за ней никто не ухаживал, парковка оставалась едва ли не единственным местом в нижнем Манхэттене, подчинявшимся энтропии и временам года. Летом там буйно цвели акации и сорняки. К декабрю деревья сбрасывали листья, а кирпичные здания по обе стороны парковки становились темно-коричневыми после нескольких месяцев дождя.

…можешь оказать мне услугу и убить меня во сне, чтобы я больше не страдал от невыносимой боли, которую причиняют мне наши отношения?

Солнце садилось, прячась за зимние облака; последние закатные лучи отбрасывали длинные тени и превращали мою студию в истсайдский Стоунхендж. Я работал над тихой пьесой в жанре классической музыки, не зная, попадет ли она на альбом. Аккуратно устроившись на моем студийном кресле – оно уже визжало как мешок перепуганных мышей, если я пытался слишком активно на нем двигаться, – я работал на дешевом синтезаторе Yamaha, стоявшем на фанерном столе рядом с монитором компьютера.

Я сыграл простое фортепианное арпеджио в ля-миноре, записал его и закольцевал. Затем я стал слушать три простых ноты – снова и снова – и думать, что туда можно и нужно добавить.

Мой выбор остановился на второй фортепианной партии в до-мажоре – обнадеживающий контрапункт к жалобному ля-минорному арпеджио. Теперь у меня было две закольцованных фортепианных партии, сталкивающихся друг с другом. Я задумался: «Сделать из этого танцевальный трек? Добавить басовый барабан, хайхэты и бас и написать что-то такое, что диджей сможет поставить в три часа ночи?» Но взаимодействие печального ля-минорного арпеджио с оптимистичным до-мажорным убедило меня, что надо быть проще. Добавлять к этому барабаны казалось какой-то ересью.

Я включил старый струнный синтезатор и сыграл медленную, тягучую виолончельную партию под арпеджио. Потом добавил к виолончели септимы и терции. Мозг начал подавать сигналы: «Хорошо, продолжай, Моби». Я решил добавить высоких струнных, почти филигранных, так что включил еще один струнный синтезатор, взял до-мажорное арпеджио и сыграл его на скрипках в высоком регистре, создав что-то очень деликатное, но настойчивое. Я не хотел придавать своим партиям человеческие черты, но мне казалось, что две фортепианные темы напоминают возбужденных людей. Полифоническая партия виолончели была похожа на медленно текущую воду, а высокие скрипки – на наивных ангелов, смотрящих на все сверху. Показалось, что даже свет, пробивавшийся в мои окна, движется медленнее, чем полчаса назад. Я видел пылинки, плавающие в тусклых солнечных лучах, и каждая из них казалась мне целым безмолвным миром.

Я добавил несколько долгих оркестровых аккордов, примерно следовавших за виолончелью. А потом – еще оркестровых аккордов, заполнявших пустоты. Барабанов все еще не хватало – но не танцевальных барабанов. Теперь я был уже совершенно уверен, что не хочу делать из этого клубный трек. Я хотел сделать оркестровку. Поэтому я взял басовый барабан, низкий том и две тарелки и поставил их на первую долю каждого такта, чтобы они выделяли акценты. Все звучало очень пафосно и жестко, и я добавил реверберации, чтобы смягчить барабаны и убавить их громкость.

А потом я аранжировал трек. Начиналось все очень тихо и хрупко, с фортепианных арпеджио. Потом я добавил оркестровки, чтобы мощь постепенно нарастала. В середине я один за другим убрал оркестровые инструменты, оставив только деликатное арпеджио и жалобную, экономную партию альта. А потом все вернулось.

Слушая эту аранжировку, я думал о Боге, летавшем над водами, когда планета была еще совсем новой, до того, как Всевышний разделил небо и землю и создал живых существ. О Святом Духе, наделенном предзнанием и всеведением, которому были доступны пустота и огромные размеры нового мира, знающем обо всем, что есть сейчас, и обо всем, что будет потом. О жизни, которая придет, и о смерти, которая покончит с каждой из жизней. О триллионах существ, которые выйдут из этого океана, будут пытаться прожить как можно дольше, сопротивляясь до конца. О жизни и смерти, о тоске и разбитом сердце, о надежде.

Я слушал музыку, потом опустил голову на стол и заплакал. А потом лег на пол и свернулся клубочком под столом, слушая, как Бог летит над пустыми океанами, следуя за солнцем, которое не прекращает восходить и закатываться. Я не смог придумать больше ничего, чтобы улучшить свой трек, поэтому решил записать его как есть. Я не хотел испортить трек, слишком усложнив его. Я встал, нашел кассету, написал на ней «god moving over the face of waters», вставил в магнитофон и нажал «Запись», а потом снова стал слушать и плакать, лежа головой на фанерном столе.