Книга Игра в классики - Хулио Кортасар

— Ты не улавливаешь ход моей мысли, — обиженно сказал Оливейра. — Сначала я показал тебе руку в синяках, затем упомянул о гвоздях. Ты возразил, что не можешь пройти в кухню, потому что тебе мешают веревки, и совершенно логично было с моей стороны перейти к перочинному ножику. Почитай Эдгара По, че. Ты только и понимаешь что веревки, других связующих нитей для тебя не существует.

Травелер облокотился на окно и посмотрел на улицу. Немного тени распласталось у самой мостовой, а на уровне первого этажа начинало сгущаться солнце, и его желтое неистовство заполонило все вокруг, буквально расплющив лицо Оливейры.

— Днем солнце совсем тебя достает, — сказал Травелер.

— Это не солнце, — сказал Оливейра. — Мог бы и сам заметить, что это луна и что на улице страшный мороз. Рука у меня посинела от мороза. Вот-вот начнется гангрена, и через несколько недель ты будешь носить мне гладиолусы в обитель Курносой.

— Луна? — переспросил Травелер, задрав голову. — Как бы мне не пришлось носить тебе мокрые простыни в больницу Вийетас.[486]

— Там предпочитают более легких больных, — сказал Оливейра. — Ты ляпнул что-то не то, Ману.

— Сто раз тебе говорил, не называй меня Ману.[487]

— Талита называет тебя Ману, — сказал Оливейра и так сильно затряс рукой, будто хотел ее оторвать.

— Разница между тобой и Талитой, — сказал Травелер, — хорошо заметна даже на ощупь. И уже совсем непонятно, почему ты должен выражаться так же, как она. Терпеть не могу раков-отшельников и вообще любую форму сращений, будь то лишаи, например, или другие паразиты.

— Ты так деликатен, что буквально душа разрывается, — сказал Оливейра.

— Спасибо. Мы говорили о мате и гвоздях. Зачем тебе гвозди?

— Пока не знаю, — смущенно сказал Оливейра. — Я достал банку с гвоздями и обнаружил, что они все кривые. Начал их выпрямлять, но такой холод, сам видишь… Мне кажется, если у меня будут нормальные гвозди, тогда я пойму, зачем они мне нужны.

— Очень интересно, — сказал Травелер, пристально глядя на него. — С тобой иногда происходят любопытные вещи. Сначала добыть гвозди, а потом понять, для чего они нужны. Задачка для старших классов, старик.

— Ты всегда меня понимал, — сказал Оливейра. — А мате, как ты догадываешься, нужен мне для того, чтобы заварить чаю покрепче.

— Так и быть, — сказал Травелер. — Подожди минуту. Если меня долго не будет, можешь посвистеть, Талита любит, когда ты свистишь.

Не переставая трясти рукой, Оливейра пошел в туалет и побрызгал водой на лицо и волосы. Он даже намочил футболку и подошел к окну, чтобы проверить одну теорию, согласно которой, если подставить солнцу мокрую одежду, сразу станет ужасно холодно. «Подумать только, а вдруг я умру, — размышлял Оливейра, — и так и не увижу на первой странице газет всем новостям новость: ПИЗАНСКАЯ БАШНЯ УПАЛА! Какое печальное зрелище».

Он принялся составлять заголовки, это всегда помогало ему убить время. ШЕРСТЯНАЯ НИТЬ ОПУТЫВАЕТ ЕЕ, И ОНА КАЖЕТСЯ ЗАДУШЕННОЙ ЭТОЙ НИТЬЮ, КОТОРАЯ ТЯНЕТСЯ С ЗАПАДА. Он сосчитал до двухсот, но больше ничего не приходило в голову.

— Мне нужно уехать отсюда, — прошептал Оливейра. — Эта комната такая маленькая. Мне и в самом деле нужно поступить работать в цирк Ману и поселиться вместе с ними. Мате!

Никто не ответил.

— Мате, — тихо сказал Оливейра. — Мате, че. Не поступай так со мной, Ману. Подумай сам, ведь мы могли бы поговорить через окно с тобой и с Талитой, а может, пришла бы сеньора де Гутуссо или служаночка с первого этажа, и мы бы сыграли в «кладбище слов» или еще во что-нибудь.

«Как бы там ни было, — подумал Оливейра, — в „кладбище слов“ я и один могу сыграть».

Он пошел за словарем Королевской академии Испании, на обложке которой слово «Королевской» было нещадно изрезано бритвой, открыл его наугад и приготовил для Ману следующее задание для игры:

«Устав от клиентов и их клохтанья, они удалили ему клыки и клише и заставили проглотить клубни. Затем вставили ему в клоаку клинический клистир, несмотря на то что вода, смешанная с клещевиной, клокотала ключом, превращая клизму в клинообразный клюв».

— Ни хрена себе, — восхищенно сказал Оливейра. Он подумал, что слово «хрен» тоже могло бы служить отправной точкой, но, к его разочарованию, это слово, в его первоначальном значении, на кладбище отсутствовало; зато хрена как такового было до хрипоты, как в хранилище, хромота да и только; плохо было то, что хроматизм был совершенно хронический и хронометрировал хронопов[488] как хулителей.

«И в самам деле, некрополь какой-то, — подумал он. — Не понимаю, зачем только издают такое дерьмо».

Он начал составлять еще одну комбинацию, но дело не пошло. Тогда он решил заняться типичными диалогами и стал искать тетрадку, в которую их записывал в порыве вдохновения после посещения подвальчиков, кафе и винных погребков. Там уже был записан типичный диалог испанцев, и он внес туда некоторые дополнения, вылив на рубашку еще один кувшин воды.

Типичный диалог испанцев

Лопес. Я целый год прожил в Мадриде. Вы знаете, это было в 1925 году и…

Перес. В Мадриде? Как раз то же самое я говорил вчера доктору Гарсия…

Лопес. С 1925-го по 1926-й, я тогда преподавал литературу в университете.

Перес. Я ему как раз и говорил: «Дружище, всякий, кто жил в Мадриде, знает, что это такое».

Лопес. Для меня специально тогда создали кафедру, чтобы я мог читать лекции по литературе.

Перес. Вот именно. Как раз вчера я говорил доктору Гарсия, это мой близкий друг…

Лопес. Понятно, когда проживешь там год, начинаешь понимать, что уровень преподавания оставляет желать лучшего.

Перес. Это сын Пако Гарсия, который был министром торговли и занимался разведением быков.

Лопес. Просто стыд, поверьте мне, стыд и позор.

Перес. — Не то слово, тут и говорить нечего. Так вот, доктор Гарсия…

Оливейра немного устал от диалога и закрыл тетрадь. «Шива, — вдруг подумал он. — О, танцор всех времен и народов, как бы засверкал ты, покрытый бронзой, под этим солнцем! При чем тут Шива? Буэнос-Айрес. Живешь тут себе. Странно как-то. А кончаешь тем, что приобретаешь энциклопедию. Что тебе прелести лета, о соловей? Но еще хуже специализироваться в каком-нибудь вопросе и пять лет изучать поведение тропических кузнечиков. А что это за странный листок, а, парень, ну-ка, ну-ка, что там такое…»