Книга Фридрих Вильгельм I - Вольфганг Фенор

Отчаянные гримасы этого неуклюжего крестьянина произвели на депутатов сильное впечатление. «Евангелический корпус», то есть объединение всех евангелических депутатов рейхстага, 22 апреля 1730 г. обратился к зальцбургскому архиепископу с настоятельным требованием остановить гонения протестантов либо разрешить им свободно выезжать из страны, предварительно продав свое имущество. Зальцбургский представитель в рейхстаге высказался против «вербальной ноты» и немедленно сообщил обо всем графу Фирмиану. Архиепископ усилил гонения — это стало единственным результатом протеста и выступления депутатов.

Через год, 16 июня 1731 г., зальцбургские крестьяне снова появились в Регенсбурге. Они передали «евангельскому корпусу» жалобу, где говорилось:

«Архиепископ заставляет нас носить четки и скопулиры и молиться иконам, а за пропуск мессы налагает штраф в два гульдена. Католические священники силой врываются в каждый дом. Того, у кого найдут лютеранскую Библию, бросают в тюрьму и, если он не откажется от своей веры, изгоняют из страны. Хватает также издевательств и мздоимств другого рода…»

Епископ Фирмиан велел объявить рейхстагу, что о нарушении условий Вестфальского мира речь идти не может; в 1624 г. — на эту дату указывает Вестфальский мир, называя тогдашние конфессии, — в его стране вообще не было протестантов (формально это соответствовало истине, поскольку иные конфессии в Зальцбурге запрещались). И все же под давлением депутатов архиепископ образовал комиссию, в течение месяца зарегистрировавшую 20 678 приверженцев лютеранской конфессии из семи зальцбургских округов, то есть примерно пятьдесят процентов зальцбургских протестантов.

На деле это оказалось практически явкой с повинной: Фирмиан объявил, что в его списки занесены опасные «мечтатели и фанатики», коих следует взять под полицейский надзор. Он послал в Вену каноника графа Турна, и тот сообщил имперскому гофрату о начале в зальцбургской земле «новой Крестьянской войны» (ничем господ нельзя было напугать больше, чем напоминанием о революции 1525–1526 гг.). От имени архиепископа каноник попросил императора немедленно предпринять карательную акцию против «бунтовщиков». В Вене прекрасно знали — и в те же дни это подтверждали дипломатические депеши, поступавшие в столицу, — что зальцбургские крестьяне «не устраивали каких-либо беспорядков и вообще не делали ничего неправого». И все же император распорядился о введении в зальцбургские земли экспедиционного корпуса, чем поставил тамошних протестантов в критическое, даже невыносимое, положение. Ведь на императора, то есть верховного властителя мира, управы уже не было.

Такой была обстановка 21 августа 1731 года, когда Фридрих Вильгельм I отдавал прусскому правительству распоряжение заняться судьбами гонимых зальцбургских протестантов. Естественно, он заступался за братьев по вере как главный член евангелических имперских сословий, как протестантский монарх. Пропагандистская и дипломатическая война того времени проходила так же, как и сегодня, и двигали ее тоже религиозные убеждения. И за свободу совести Фридрих Вильгельм выступал абсолютно серьезно. Но особенностью, характеризующей этого монарха наиболее ярко, было то обстоятельство, что он связывал религиозные вопросы с экономическими. (Насколько же проницательной оказалась мать, Софья Шарлотта, указывая на «дух экономии», завладевший ее маленьким сыном!)

Как мы уже знаем, Фридрих Вильгельм I видел свою королевскую обязанность, наряду с созданием «устрашающей» армии, в развитии экономики и подъеме уровня жизни «нижних слоев», крестьян и бюргеров. В этом, коротко говоря, был смысл всей его хозяйственной и социальной политики. К «благотворительности» такая политика отношения не имела; в конечном счете дело касалось судеб налогоплательщиков, от которых государство могло что-либо получить лишь тогда, когда оно их защищало, а также поощряло их труд. И главной проблемой этой политики многие годы оставалось «безлюдье», редкое заселение страны. Последствия Тридцатилетней войны, до сих пор заставлявшие страдать Бранденбург и Померанию, усугубились страшной чумой, в течение года унесшей почти все население Восточной Пруссии и разрушившей хозяйство этой провинции.

Фридрих Вильгельм считал людей главным богатством своей страны. Но где же было их взять? И королю-солдату вспомнился опыт его прославленного предка, Великого курфюрста, старавшегося привлечь в свою страну иммигрантов из стран с более высоким уровнем развития экономики и культуры (из Нидерландов, к примеру). Подобную политику продолжил и внук. Великий курфюрст взял под защиту гонимых по религиозным и политическим мотивам гугенотов-французов; Фридрих Вильгельм продолжил традиции веротерпимости. Он пытался по-хозяйски совместить два блага: покровительство гонимым и их защиту с пользой и выгодой для собственного государства. Смесь терпимости и хозяйственности ярко иллюстрирует письмо короля к Зекендорфу, где он пишет о переселенцах: «Если приедут еще 30 000, у меня места хватит. Расходы на них, между нами, не очень велики; зато я смогу заселить свою безлюдную страну».

К началу правления Фридрих Вильгельм должен был закончить учебу. Свирепые сокращения бюджета королевского двора и столицы вызвали серьезное беспокойство гугенотских семей в Берлине и в Потсдаме. Возникла опасность реэмиграции, и Фридрих Вильгельм пошел навстречу своим новым гражданам, предоставив и гарантировав им особые права, — ведь он желал, чтобы они успешно прижились в его стране. Это далось ему нелегко, но в ближайшие пять лет, с 1715 по 1720 г., король был с французскими колонистами очень заботлив. Он назначил генерала Форкада председателем «Grand conseil»,[41] поставив ему задачу дальнейшего воплощения в жизнь прав и свобод, гарантированных гугенотам знаменитым Потсдамским эдиктом Великого курфюрста. Во всех начинаниях Форкад находил поддержку короля. И когда «дурак на троне» дошел до решения оградить французских колонистов от рук офицеров-вербовщиков, благодатные последствия этого поступка не замедлили сказаться. Доверительные отношения между королем и колонистами были восстановлены, и поток французских переселенцев в Пруссию снова набрал силу. Новые переселенцы-гугеноты направлялись преимущественно в Штеттин и Потсдам. Согласно указанию короля, там, как и в Берлине, они могли жить в обособленных французских кварталах, пользоваться особыми, ясно оговоренными правами, выбирать в магистрат своих представителей.

История с гугенотами прояснила для короля следующее: всех подданных нельзя стричь под одну гребенку; необходимо отделять одних от других. Государство должно давать новым иммигрантам материальные преимущества, если желает получить их лояльность. Этот опыт подвигнул Фридриха Вильгельма на издание Эдикта о переселенцах от 6 июня 1721 г., отныне определявшего принципы обращения со всеми иммигрантами: всех их без исключения следовало на первые три года освобождать от налогов, всем предоставлялась продолжительная отсрочка от исполнения воинской повинности либо, если они были религиозными пацифистами — как, например, «богемские братья», — полное освобождение от нее; в больших городах право на застройку городских пустырей должно было предоставляться в первую очередь им; иммигранты бесплатно получали лес для строительства домов, а 12,5 процента строительных расходов брало на себя государство; иммигрантам-ремесленникам предоставлялись государственные кредиты на самых выгодных условиях.