Книга Счастливый брак - Рафаэль Иглесиас

Когда Энрике вернулся, Лили уже ушла. Маргарет, все еще в ночной рубашке, сидела в кресле, уставившись на большую коробку на кровати.

— В последний раз перебираю вещи, — сказала Маргарет и показала на коробку: когда-то там лежали ее любимые черные сапоги, купленные за страшные деньги в период ремиссии — она влюбилась в прекрасную кожу. Теперь сапоги стояли на полу. В коробке лежали белая шелковая блузка, длинная черная юбка, которая когда-то так удачно облегала узкие бедра и стройные ноги, и ее любимый серый в черную и желтую крапинку шерстяной жакет.

— Я хочу, чтобы меня похоронили в этом. Хорошо, Пух? — Она улыбнулась. — И в сапогах. — Энрике кивнул. Маргарет выглядела смущенной. — И еще одна вещь, надеюсь, ты не будешь возражать. Я знаю, что это деньги на ветер, что они очень дорого тебе обошлись… Ничего, если ты похоронишь меня в серьгах, которые ты мне подарил? — Она раскрыла ладонь: там лежала бархатная коробочка — в ней хранился первый его подарок, который ей понравился. — Я так их люблю. Я знаю, это безумие, но ты сделаешь так, чтобы их на меня надели?

— Ну конечно, — выпалил он, пока еще мог говорить. — Я за всем прослежу. Не беспокойся.

— Спасибо, — сказала она. — О’кей. Отлично. — И протянула ему серьги.

Подойдя к креслу, он встал на одно колено, чтобы быть на одном уровне с ней, словно делал предложение, и взял бархатную коробочку.

— Я все сделала, — заметила она, по-девичьи пожимая плечами и робко улыбаясь, будто ожидала его одобрения. — Закончила все дела.

Маргарет положила голову ему на плечо, и они долго молчали, обнявшись. Энрике хотел заговорить, но не мог. Обнимая ее, такую хрупкую, своими сильными руками, он не смог удержаться и нарушил данное себе обещание. Он позволил себе вспомнить о своей утрате и заплакал в объятиях жены.

— Прости, прости, — бормотал он.

Она погладила его по щеке, и от этого он зарыдал еще сильнее. Он прятал глаза, пока Маргарет не сказала нечто нежное и нелепое одновременно:

— Спасибо, Энрике. Спасибо, что превратил мою жизнь в один большой праздник. Если бы не ты, я прожила бы никчемную, скучную жизнь в Квинсе или еще где-нибудь. Глупую, бездарную, серую жизнь без тебя.

— Это неправда, — возразил он, потому что это было не так.

— Это правда. Ты сделал нашу жизнь такой веселой.

Он не стал с ней спорить. Он знал: она хочет, чтобы ему было легче, она простила ему то, чего он не мог простить себе, все те случаи, когда он делал ее жизнь совсем не веселой.

— Помоги мне одеться и привести себя в порядок для Макси, — попросила она.

Он помог ей вымыться, придерживая трубки, чтобы в них не попала вода, поправил парик, принес лифчик и белую футболку, помог надеть джинсы, которые с нее сваливались, и затянул их ремнем.

Младший сын провел с матерью три часа. Сидя внизу, Энрике пришел к печальному заключению, настолько печальному и неожиданному, что чуть было не ринулся наверх, чтобы сказать Маргарет, пока эта мысль не выскочила из его больной головы. Только что Маргарет с ним попрощалась. Выразив желание навечно остаться в его серьгах, она тем самым простилась с ним и дала понять, что он был ей хорошим мужем. Тогда он и должен был произнести ответные слова, а не рыдать. Ладно, ничего страшного, сказал он себе. У меня еще есть завтра. Завтра у меня будет еще целый день.

Появившийся Макс стремительно сбежал по ступенькам и ринулся к двери, на ходу бросив Энрике:

— Мне надо идти.

Энрике перехватил сына, прежде чем тот успел ускользнуть.

— Ну как?

— Что значит «ну как»?! — огрызнулся Макс, будто такой вопрос мог задать только идиот. По инерции он все еще боролся, не желая ее отпускать.

— Прости. — Энрике понял, что делает больно собственному ребенку.

— Вроде нормально, — сказал тот. — Не знаю. — Он еле удержался, чтобы не зарыдать, и выпалил: — Что я должен сказать?

Энрике попытался его обнять.

— Ну хватит, хватит. — Макс слегка оттолкнул отца, хотя его грудь ходила ходуном и из голубых глаз текли слезы. — Мне нужно идти. Я встречаюсь с Лизой. Все было хорошо, мы с мамой хорошо поговорили, но мне пора.

Энрике отпустил его. Оставалось несколько минут, чтобы спросить у Маргарет, как все прошло. Она сказала, что Макс был с ней очень ласков, он обнимал ее, прижимался к ней, не боясь ее измученного больного тела. Но он почти не говорил, страдание сделало его немым.

— Впрочем, он рассказал мне о Лизе, — сказала Маргарет. — Я очень рада, что ему захотелось со мной поделиться. Мы долго сидели обнявшись, — прошептала она с благодарностью.

Тут пришла Диана. Она была последней, кто должен был попрощаться.

Энрике удалился в гостиную, с нетерпением дожидаясь, когда их наконец оставят в покое. Он увидел, как часы показали 5.26, и подумал: «Ну слава богу. Еще четыре минуты — и она моя». Именно в этот момент его позвала Диана:

— Энрике? Подниметесь к нам? Ей плохо.

В панике, перескакивая через две ступеньки, он в панике помчался наверх. Вбежав в спальню, он не увидел Маргарет. Диана стояла, склонившись над кроватью. Она обернулась, когда он вошел.

— Я лучше пойду, — сказала она и исчезла.

Маргарет лежала в позе эмбриона, полностью закутанная в покрывало, которое он предусмотрительно оставил у нее в ногах. Очевидно, она попросила Диану укрыть ее.

Он еще не стянул покрывало с ее лица, но ему уже все было ясно. Из опыта четырех предыдущих приступов тяжелой инфекции с высокой температурой, по тому, как она дрожала под покрывалом, по ее отчаянным воплям, когда он попытался убрать его, ему было ясно, что происходит.

— Нет, нет, нет, — говорила она, стуча зубами. — Не снимай его. Мне холодно.

Он не послушался, стянул покрывало, забрался в постель и прижался к ней своим длинным телом, тепло которого она так любила. Потом он поскорее натянул покрывало до подбородка, оставив открытой только макушку Маргарет. Обняв ее, он еще крепче прижался к ее дрожавшему телу, молясь, чтобы озноб прошел. Если нет, ему придется звонить в хоспис и спрашивать, какие лекарства ей дать. Но он надеялся, что до этого не дойдет. Маргарет запретила что-либо предпринимать, чтобы продлить ей жизнь. Если он позвонит, доктор Ко предложит ему сделать все возможное, чтобы Маргарет не осознавала, что происходит, и, если понадобится, погрузить ее в кому. Лекарства облегчат страдания Маргарет, чего он, естественно, и хотел, но не будет ни разговоров, ни последних слов благодарности, которые должен произнести Энрике.

— Одеяло, одеяло! — отчаянно выкрикнула Маргарет. Энрике укрыл их с головой, и они оказались в жарком коконе. Стуча зубами, она выдавила: — Мне плохо. Мне очень плохо.

— Прости, бедная моя, — прошептал он, крепко ее обнимая. — Я люблю тебя.

Хоть Энрике и был безбожником, он молился, чтобы это были не последние слова, которые она от него услышит.