Книга Да будем мы прощены - Э. М. Хомс

– Очень это все странно, – говорю я. – Вы знали, что так будет?

– Если бы мы знали, то были бы ясновидящими, а не адвокатами. Нас потому и нанимают, что мы отлично умеем копать и раскапывать.

– Но это сделал он, он виноват. Я там был, я с ним говорил в тот вечер, когда это случилось.

– Что говорил Джордж, на самом деле не важно. Тормоза были дефектны, и производитель об этом знал.

– Я его забирал тогда из тюрьмы, это был просто другой человек.

– Отпечатки пальцев совпадают, так что это был он.

– Он убил свою жену!

– Есть вещи, которые выясняются только со временем, – говорит он, вытирая губы тыльной стороной ладони.

– У меня нет сомнений. Я видел, как это было. Он ее ударил лампой по голове.

– Вот как? – Адвокат смотрит на меня. – А может, это вы ее убили? Ударили его жену по голове и обвиняете его?

– Не думаю, что он это отрицает.

– Значит, он пытается выгородить вас. В конце концов, вы же младший брат.

– На самом деле старший.

– Без разницы, – пожимает плечами адвокат.

– Состоится ли суд по поводу убийства Джейн? Я бы хотел присутствовать.

– Будет видно, – отвечает он. – Пока что мы еще ведем переговоры.

Я меняю тактику.

– Нейт хочет что-нибудь сделать для мальчика, который выжил после аварии.

– Нейт – это кто?

– Сын Джорджа.

– И что он хотел бы сделать?

– Принять ребенка в семью. Или хотя бы взять его на день погулять.

– Потому что – что?

– Потому что – что? Потому что чувствует вину: его отец убил родных мальчика. Почему вы спрашиваете – разве это не очевидно?

– «Очевидно» – слово бессмысленное. А вопрос не ко мне, – отвечает адвокат. – Мальчик живет у своей тетки.

– Вы не могли бы дать ей мой телефон и сообщить, что мы хотели бы что-нибудь для него сделать? И даже не что-нибудь, а как можно больше.

– Вы ищете способ избежать гражданского иска?

– Один мальчик, потерявший родных, хочет помочь другому мальчику, потерявшему родных. Можете искать здесь любую подоплеку.

– Просто спросил.

– Может, вы мне дадите телефон этой тетки, и я сам ей скажу?

– Как вашей душеньке угодно, – отвечает Орди, пьет воду из фонтанчика и вытирает губы тыльной стороной ладони.

Нет у меня никакой душеньки.

На ленч я опаздываю. Приезжая, заявляю метрдотелю, что у меня тут встреча.

– С дамой, вдвоем? – спрашивает он.

– Да, – отвечаю я, внезапно нервничая, потому что не могу вспомнить, как Черил выглядит. Единственное, что приходит на ум, – яркая, но экзотическая подробность, в данной ситуации бесполезная: я вспоминаю, что у нее лобок подстрижен так, что вместо вертикальной посадочной полосы (в смысле, полоски волос сверху вниз) имеется «взлетная дорожка», как она это назвала. То есть широкая полоса из стороны в сторону, выкрашенная интенсивно-розовым. Я краснею, а метрдотель ведет меня к столу, где в одиночестве сидит женщина.

– Вы – это ты? – спрашиваю я.

– Я – это я, – отвечает она.

– Прости, что опоздал.

– Ничего страшного.

Я всматриваюсь пристальнее. Если говорить честно, я бы сказал, что совершенно ее не знаю, и это снова наталкивает на мысль, что все подстроено. Вот сейчас из-за гриля выскочит какой-нибудь тип и отрекомендуется: «Обдолбанный Поли из подсмотреть. ком». Может быть, это моя одержимость СМИ, настороженность к телеоператорам, мысль, что все должно быть задокументировано, иначе оно нереально. Как бы там ни было, я нервничаю, и она интуитивно воспринимает мою тревогу.

– Я перекрасилась, – говорит она.

– Красиво получилось, – говорю я, чтобы хоть что-то сказать.

– Я часто меняю цвет волос. Один из способов самовыражения. Розовую прядь помнишь?

Я краснею, испытывая облегчение.

– Что у тебя с глазом?

– Случайно запорошил, когда в саду работал.

– А выглядит так, будто ты плакал.

– Нет, просто пот в глаз попал. Могло стать хуже от соли.

– Ладно, так как живешь? – Она старается завязать разговор.

– Странно живу, – отвечаю я. – А ты?

– У тебя жизнь всегда была странная или только теперь стала?

– Я только что из суда, с процесса моего брата. Он слегка набедокурил, и, как ни странно, обвинения с него сняли.

– Фантастика, – говорит она, поднимая стакан с водой. – Ну, будем.

– Он же виноват! – возмущенно говорю я. – Я просто вне себя был. Рассчитывал, что свершится правосудие.

– Ты говорил, что у тебя был инсульт? – Она меняет тему. – А в чем он выразился?

– Чем вызван такой вопрос? У меня лицо обвислое? Именно в этом и выразился: я смотрел в ванной в зеркало, и лицо просто рухнуло вниз.

– Да ничем. Просто хотела больше о тебе узнать.

Я киваю.

Официант приносит оливки и хлеб, сообщает о фирменных блюдах и дает нам «минутку подумать».

Я рассказываю ей про Нейта и про родительский день.

– Дети – это здорово, – говорит она, просияв. – Но послушай. – Она наклоняется ко мне, забывая, что Нейт – не мой сын. – Это же мы не для детей делаем, а для себя. Я была такая, настоящая футбольная мамочка, и как-то стояла под теплым дождиком рядом с тренером, которому только что сообщили, что у его жены, корпоративного юриста, рак груди. Он был так опечален, так одинок и хотел чуть-чуть отвлечься. «Можешь его потрогать, прямо здесь и сейчас, под пончо? Так будет хорошо, если его кто-то потрогает. Давай, я его достал, пощупай, как он хочет для тебя станцевать».

Ее рассказ вызывает ужас. Но и заводит.

– Выбрали что-нибудь? – спрашивает вернувшийся официант.

– Нет, – отвечаю я. – Не было возможности подумать.

– Что-нибудь на двоих? – спрашивает она.

– Как тебе угодно, – отвечаю я и вижу, что ей этот ответ приятен. Она смотрит на официанта:

– Пиццу с тефтелями без лука и большой салат.

Официант кивает и уходит.

– Так что с тобой случилось? Ты говорила, что стала разваливаться.

– Спрыгнула с лекарства. Я столько на нем просидела, что не могла вспомнить, зачем его принимаю. Мне его назначили при послеродовой депрессии шестнадцать лет назад, и я на нем сидела, но недавно подумала, что смысла в этом нет. Я вполне счастлива, решила я, у меня все есть и я могу делать что хочу. Так что я перестала принимать лекарство, отняла себя от груди, так сказать, и с виду все было преотлично.