Книга Да будем мы прощены - Э. М. Хомс

Хотите знать мой рецепт катастрофы?

Предупреждающий сигнал: прошлый год, День благодарения у них дома. Двадцать или тридцать человек гостей, цепочка столов из столовой в гостиную, внезапно упирающаяся в табуретку для пианино. Он сидел во главе самого большого стола, выковыривая из зубов кусочки индейки и вещая о себе самом. Я то и дело поглядывал на него, бегая с тарелками в кухню и обратно, и кончики пальцев у меня были перемазаны остатками пищи – клюквенный соус, сладкий картофель, холодный жемчужный лук, хрящики. И с каждым рейсом из кухни в столовую я ненавидел его все больше и больше. Всплывали в памяти все грехи нашего детства, начиная с его рождения.

Он вошел в мир через одиннадцать месяцев после меня, родился болезненным, потому что ему по дороге кислорода не хватило, и отвлек на себя чертовски много внимания. Хотя я всегда твердил ему, какой он отвратительный тип, сам он считал себя даром Божьим и держался соответственно. Ему дали имя Джордж, но он любил, чтобы его называли Гео – что-то ему мерещилось в этом стильное, научное, математическое, аналитическое. Я называл его Геод – как осадочную породу. Его противоестественная самоуверенность, его торжественно-самодовольная голова, облепленная белобрысыми прядями, высоко задранная, чтобы привлекать внимание, создавали впечатление, будто он и правда что-то знает. Люди испрашивали его мнений, старались заинтересовать его собой, а я никакого такого обаяния в нем не видел. Когда ему было десять, а мне одиннадцать, он был выше меня, шире в плечах, сильнее. «Ты уверена, что этот мальчишка не от мясника?» – спрашивал шутливо мой отец. И никто не смеялся.

Я притаскивал тяжелые тарелки и блюда, утаскивал кастрюли с коркой объедков, и никто не замечал, что нужна помощь, – ни Джордж, ни двое его детей, ни его смехотворные друзья – на самом деле прихлебатели у него на службе. Среди них – девица из погодной передачи и разные запасные ведущие, с прямыми спинами и волосами, распрямленными, как у Кена и Барби, а не прямыми, как у Клер – моей жены, американской китаянки, которая терпеть не может индейку и всегда нам напоминает, что у них в семье принято праздновать жареной уткой и клейким рисом. Жена Джорджа Джейн целый день хлопотала по хозяйству, готовила и убирала, и сейчас сбрасывала кости и объедки в колоссальный мусорный бак.

Джейн очищала тарелки, складывала грязные в стопки и бросала измазанные жиром приборы в исходящую паром мыльную воду. Взглянув на меня, она отвела волосы тыльной стороной ладони и улыбнулась. Я пошел за следующей порцией.

Глядя на ее детей, я воображал их в одежде переселенцев и в черных башмаках с пряжками. Представлял, как они выполняют работу, поручаемую детям переселенцев, – таскают ведра с молоком, как вьючная двуногая скотина. Натаниэл, двенадцати лет, и Эшли, одиннадцати, сидели за столом, как бесформенные кучки какие-то, сгорбившись, даже свернувшись, будто они беспозвоночные и их небрежно вывалили в эти кресла. Они глаз не отводили от своих экранчиков. Единственное, что у них двигалось, это большие пальцы рук – одна писала эсэмэски друзьям, которых никто никогда не видел, другой истреблял оцифрованных террористов. Это были дети-отсутствия: отсутствие личности, отсутствие характера и физическое отсутствие в доме всегда, кроме каникул. Их послали в пансион в возрасте, который иные могли бы счесть слишком юным, но Джейн как-то созналась, что это была своего рода необходимость: имелись намеки на общие трудности обучения, на несоответствие развития возрасту; и подразумевалось, что непредсказуемые перепады настроения Джорджа создают в доме не совсем идеальную атмосферу.

Звуковой фон обеспечивали два телевизора, громко состязавшиеся за внимание зрителей, которых не было. По одному шел футбол, по другому – фильм «Могучий Джо Янг».

– Я компанейский человек, душа и сердце любой компании, – говорит Джордж. – Король развлечений в сети, нахожусь в состоянии боевой готовности, двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю.

Телевизоры натыканы повсюду. Джордж не может быть один даже в уборной.

И еще, видимо, он не в состоянии прожить без постоянно звучащих подтверждений своего успеха. Десяток с лишним «Эмми» просочились из его кабинета и расползлись по всему дому со всякими прочими премиями и цитатами в резном хрустале, и каждая из них прославляла умение Джорджа переваривать популярную культуру и выдавать ее нам обратно – с едва заметной долей насмешки, чаще всего в виде получаса ситкома или часа новостей.

Центр стола занимало блюдо с индейкой. Я перегнулся через Клер и поднял его – тяжелое блюдо заколебалось, едва не вырвалось. Я напрягся, велел мышцам быть сильными и справился с работой, не уронив при этом зажатую сгибом другой руки кастрюльку с брюссельской капустой и беконом.

Индейку, эту «птицу наследия» (в чем бы оно ни состояло), натерли, расслабили, приправили до полной покорности, до мыслей, что не так уж плохо, если в некотором ежегодном обряде тебя обезглавят и начинят панировочными сухарями и клюквой до самой задницы. Птицу растили, внушая ей эту мысль, ради той даты, когда выпадет ее жребий.

Я стоял в кухне, поглядывая на птичий труп, а Джейн в ярко-синих перчатках мыла посуду, руки по локоть в мыльной воде. Моя рука ушла глубоко в мякоть птицы, пустое тело было еще теплым, и в нем торчали лучшие куски начинки. Я зарылся пальцами, поднес к губам щепоть начинки. Джейн на меня посмотрела – рот у меня был влажный, жирный, пальцы скрючены где-то там, где у птицы находилась точка джи – если она у птиц бывает. Джейн вынула руки из воды, подошла ко мне и влепила поцелуй – никак не братский. Серьезный, влажный, полный желания, и это было жутко и неожиданно. Потом она сорвала перчатки и вышла из кухни. Я держался за столешницу, вцепившись в нее скользкими от жира пальцами. Крепко вцепившись.

Подали десерт. Джейн спросила, хочет ли кто-нибудь кофе, и снова вышла в кухню. Я за ней, как собака, просящая добавки.

Она меня в упор не видела.

– Ты меня игнорируешь? – спросил я.

Она без слов протянула мне кофе.

– Можно мне чуть-чуть расслабиться, сделать что-нибудь только для собственного удовольствия и ни для чего другого? – Помолчав, она спросила: – Сливки, сахар?

От Дня благодарения до Рождества, от Рождества до Нового года я мог думать только об одном: как Джордж имеет Джейн. Вот он на ней, а вот особый случай: он снизу, а однажды, фантастически, Джордж уделывал ее сзади – глаз не сводя с телевизора, а внизу экрана шли бегущей строкой заголовки новостей. Не мог я об этом не думать. Я был убежден, что Джордж вопреки своему обаянию и колоссальным профессиональным достижениям в постели не ас и все, что он знает о сексе, почерпнуто из журналов, которые он тайно читает в сортире. И я все думал, как мой брат трахает свою жену, – постоянно думал. Стоило мне увидеть Джейн, у меня вставал. Чтобы не выдать свой предательский энтузиазм, я одевался в мешковатые штаны и две пары плавок. От этого я становился объемным, и мне не нравилось, что выгляжу ожиревшим.