Книга Живые тени ваянг - Стеллa Странник

Последние две недели Ваян провел здесь безвылазно, он перевозил в самую просторную и светлую комнату свои поделки из старого сарая дома тетки Прони, где он до этого их мастерил. Так хотел порадовать Анну! Она ведь не видела пока ни одну из его скульптурок — не поведешь же невесту в чужой сарай! Поэтому на свадьбе он горел нетерпением как можно быстрее попасть, наконец, в их новый дом.

Он завел ее за руку, точно так же, как в церкви, когда они трижды обходили ее по кругу, в не менее священное для него место. Здесь он собрал все самое лучшее, что вырезал из дерева, а приходилось работать и поздними вечерами при свечах, и в выходные, когда его сверстники тешились в играх да плясках.

— Вот это, Анна, тебе самый главный подарок — вещая птица Гамаюн. Она будет петь божественные гимны… А если захочешь — получишь и совет…

— Неужели та самая диковинная Гамаюн? Я столько слышала о ней, но увидеть так и не довелось… Ваян, так она же и предсказывать будущее умеет! Какое красивое лицо девы, чистое, белое… А глаза… Почему глаза такие печальные?

— У всех прекрасных дев печальные глаза, но вот почему, об этом и я не знаю.

На подставке, очень похожей на ствол дерева, с аршин[195], не больше, сидело существо с женским ликом, но с крыльями птицы. Лицо излучало удивительную женскую красоту, в которой смешались и царское величие, и простая человеческая душевность, и гордость, и смятение… Сложенные крылья говорили о том, что птица не собирается отсюда улетать так скоро, она еще поживет в этом доме.

— Ваян, смотри, а что это за свиток с письменами? В когтяху Гамаюн!

— Это очень ценный свиток! Хочешь его почитать?

— Конечно! Давай только другие поделки посмотрим. Вот это кто такой сердитый?

— О, это самый грозный славянский бог — Перун[196].

— И его я знаю… Да он же как живой! И сидит на колеснице…

— А в нее запряжены драконы…

— А как они стремительно несут его! У Перуна даже кудри развеваются на ветру… А это — стрелы?

— Да, в левой руке у него — колчан со стрелами, а в правой — лук. Вот сейчас он пустит стрелу… Знаешь, что произойдет?

— Что?

— Пожар.

— Значит, нельзя его злить понапрасну.

— Вот именно.

— А рядом кто?

— Так это же — Верховный владыка Вселенной Сварог![197]

— Какой он золоченый, так и горит изнутри…

Одна из фигур изображала старца с посохом. Он будто торопливо шел куда-то, а Ваян успел выхватить это энергичное движение пружинистого тела. Было в облике нечто противоречивое: осанистая фигура, и в то же время — длинная белая борода и глубокая складка на лбу.

— А это у меня — Велес[198], Бог Удачи.

— А что это за дерево, из которого ты вырезал поделки? Я не видела такого у нас…

— Здесь у меня эбеновое — черное и очень твердое, его легко полировать до зеркального блеска. Я из него делаю героев сказок и легенд, необычных животных… А это — сандаловое, чувствуешь, какой аромат исходит от фигур? И вот здесь — белое, очень мягкое, его называют еще «мыльным»… Все это привезли мне голландские купцы из Ост-Индии.

В стороне от скульптур на широкой деревянной доске, установленной на подставке в виде обычных пеньков, стояли деревянные макеты двух парусников.

— Так это же — твое ремесло!

— И ремесло, и увлечение. Это не обычные макеты…

— Ваян! Ты начал рассказывать.

— Я очень много слышал о таком ритуале и от голландцев, и от норвежцев… Называется он «похороны корабля»…

Ваян замолчал, словно вспомнил о чем-то очень личном, а потом продолжил:

— Я очень хочу, чтобы корабли никогда не тонули сами… Чтобы в море-океане не было несчастий…

— А что это за ритуал?

— Видишь, слева у меня парусник стоит на якоре. Он совсем старый, и его нужно похоронить. А справа — молодой корабль с поднятым якорем, он сейчас отправится в путь…

— А что за маленькое суденышко между ними?

— А это — душа старого корабля. Она никогда не умирает, как не умирает и душа человека, и поэтому перейдет в новое судно. Видишь, какие полные паруса? Это ветер подул со стороны умирающего корабля…

— А вот этот знак на крошке-суденышке я знаю. Это — свастика. Только для чего она здесь?

— Это — символ жизненного пути корабля, или «колеи житейской»… Символ владения ветрами — сторонами света. В открытом океане очень важно заручиться такой поддержкой, кто ее не имеет — тот погибнет…

— Точно такой знак есть и на моем крестике, он идет по центру… Мама сказала, это — семейная реликвия… Уже два века… Пойдем, покажу!

— Надо же! И я положил в «женихову шкатулку» тебе подарок!

Они прошли в спальню, благо, гости уже разошлись, и Анна достала обе шкатулки. В той, что была от мамы, вместе с браслетом из слоновой кости, который привез из Ост-Индии голландский купец, вместе с золотым медальоном с изображением Пресвятой Богородицы лежал старинный нательный крестик с выбитым по центру знаком свастики. Он крепился к серебряной подвеске. Из второй шкатулки Анна достала тот самый крест, который десять лет назад, во время кораблекрушения, Ваян держал в кулачке, чтобы не выронить. Острые края свастики больно врезались тогда в ладонь, но он терпел. Он никому не показал свой крестик до самого прибытия корабля в Санкт-Петербург. Да и потом тоже…

— Вот об этом кресте я и говорил тебе. — Ваян взял в руки предмет, ставший его талисманом, словно прощаясь с ним. — Только это и осталось у меня от мамы, так сказала бабушка Лестари[199], у которой я жил. Мама положила его незаметно от моего отца в пеленки, поэтому я ему тоже ничего не сказал. Это память о единственной в мире женщине, которую я всегда любил и люблю сейчас и которой говорю только… слова благодарности. Вот поэтому я очень хочу, чтобы эта вещь принадлежала тебе, Анна. Ты для меня — самая дорогая и желанная.

Ваян надел ей на шею свастичный крест и прижал к себе. Он не мог видеть, что на глазах Анны блеснули слезы. Как выдавливала она их там, в родительском доме, где нужно было рыдать и рыдать периодически, а слезы все не появлялись… А сейчас вот хлынули, когда она так счастлива.