Книга Зажмурься покрепче - Джон Вердон

— Где же вы проводите больше всего времени?

Йикинстил положил вилку на краешек тарелки, словно она мешала ему сосредоточиться на ответе.

— Я мыслю другими категориями. Я не «пребываю» где-либо долго или недолго. Я всегда в пути. Понимаете?

— Это избыточно философский ответ на совершенно простой вопрос. Давайте я его переформулирую: у вас в других местах есть такие же дома?

— У вас в английском есть два похожих выражения: to put me up, «предоставлять место для жизни», и to put with me, «мириться с моим присутствием». И то, и другое правда: где-то родственники меня ждут, а где-то — терпят, — он улыбнулся прежней невыразительной улыбкой. — У меня много домов, и в то же время у меня нет дома, — продолжил он, и его акцент, словно растущий из всех языков сразу, почему-то усилился. — Помните, у Вордсворта: «Как тучи одинокой тень, бродил я, сумрачен и тих, и встретил в тот счастливый день толпу нарциссов золотых…» Я специалист по распознаванию золотых нарциссов. Но быть специалистом недостаточно, нужно еще быть искателем. Вот это правда про меня, Дэвид Гурни. Я нахожу, потому что я в вечном поиске. Это для меня важнее, чем жизнь в каком-то конкретном месте. Я не живу в каком-либо «здесь» или «там», я передвигаюсь с места на место, как следопыт. Это делает нас с вами отчасти похожими, вы согласны?

— Я понимаю, о чем вы.

— Понимаете, но не согласны, — кивнул Йикинстил с умилением. — Как и все копы, вы предпочитаете задавать вопросы, а не отвечать на них. Неотъемлемое свойство вашей профессии, не так ли?

— Именно так.

Он то ли кашлянул, то ли хмыкнул — по лицу было не понять.

— Тогда давайте же я буду отвечать на вопросы, а не задавать их. Вы, например, задаетесь таким вопросом: почему этот невзрачный псих с дурацким именем хочет дать мне кучу денег за портреты, на которые я не то чтобы трачу так уж много сил?

Гурни поморщился.

— Не то чтобы я их совсем не трачу… — произнес он и тут же пожалел, что выдал досаду.

Йикинстил моргнул.

— О, разумеется. Простите мой английский. Мне все кажется, будто я им хорошо владею, однако я неадекватно передаю смысл. Давайте я переформулирую? Или вы и так поняли, что я хотел сказать?

— Думаю, что понял.

— Значит, ваш вопрос сводится к такому: почему я хочу заплатить так дорого за ваши работы? — он улыбнулся и выдержал паузу. — Мой ответ: потому что ваши работы столько стоят. И еще потому что я хочу владеть ими эксклюзивно, без всякой конкуренции. Так что я предлагаю деньги за преимущественное право, которое не оспаривается и не подвергается никаким оговоркам. Это ясно?

— Ясно.

— Я рад. А теперь о Гольбейне-младшем, на которого вы обратили внимание, когда зашли сюда.

Гурни посмотрел на картину.

— Это подлинник Гольбейна?

— Подлинник ли это? Я не покупаю репродукций. Как вам портрет?

— Не знаю, какие слова подобрать.

— Первые, что приходят на ум.

— Он потрясающий. Удивительный. Живой. От него становится не по себе.

Йикинстил несколько секунд задумчиво смотрел на Гурни.

— Скажу вам две вещи. Первая: вам кажется, что это неподходящие слова для описания картины, однако они описывают ее куда лучше, чем рецензии искусствоведов. Вторая вещь: когда я впервые увидел портрет Пиггота в вашей обработке, мне на ум пришли те же самые слова. Я взглянул в глаза этого убийцы, и мне показалось, что мы находимся в одной комнате. Потрясающе, удивительно. Он был словно живой, и мне стало от этого не по себе. Ровно как вы сказали. Так вот, за этот портрет кисти Гольбейна я заплатил больше восьми миллионов долларов. Точная сумма — секрет, но я вам его раскрою. Восемь миллионов сто пятьдесят тысяч долларов стоил мне этот золотой нарцисс. Возможно, настанет день, и я продам его в три раза дороже. А сейчас я даю сто тысяч за каждый золотой нарцисс авторства Дэвида Гурни. И, возможно, однажды продам их в десять раз дороже. Как знать, что получится? Я предлагаю выпить за то будущее, на которое я рассчитываю. Мой тост — пусть мы оба получим от этой сделки ровно столько удовлетворения, сколько нам нужно.

Скепсис Гурни не ускользнул от Йикинстила. Он вновь улыбнулся:

— Сумма кажется вам баснословной лишь с непривычки. Запомните, ваша работа действительно столько стоит. Ваша проницательность и ваше умение эту проницательность передать — это талант ничуть не меньший, чем гений Ганса Гольбейна. Вы детектив, однако вам доступны не только тайны преступной психологии, но и тайны человеческой природы в целом. Вознаграждение должно быть подобающим.

Йикинстил поднял свой бокал с Латуром, и Гурни неуверенно поднял свой Монраше.

— За вашу проницательность, за вашу работу, за нашу сделку и — за вас, детектив Дэвид Гурни.

— А также за вас, мистер Йикинстил.

Они выпили. Гурни был приятно удивлен. Он не разбирался в винах, но Монраше определенно было лучшим из всех, что он когда-либо пробовал. А также единственным, вызвавшим желание немедленно повторить. Как только он допил первый бокал, рядом возникла девушка, провожавшая его в лифте, и с загадочным блеском в глазах подлила вожделенную добавку.

Несколько минут они ели молча. Холодный сибас оказался восхитительным, и вино его дополняло как нельзя лучше. Когда Соня два дня тому назад заговорила о Йикинстиле, Гурни какое-то время пытался представить, на что можно потратить такие деньги. Воображение рисовало поездку на северо-запад — в сторону Сиэтла, заливов Пьюджет-Саунд, к залитым солнцем островам Сан-Хуан. Синее небо, синяя вода, Олимпийские горы на горизонте. Сейчас, когда деньги за фотопроект стали казаться более реальными, эти образы вновь возникли в его сознании и показались Гурни еще более манящими. Особенно если запить их Монраше.

Йикинстил вновь заговорил и принялся расхваливать Гурни — его проницательность, понимание психологических механизмов, внимание к мелочам. Однако на этот раз на Гурни подействовали не столько слова, сколько ритм, в котором говорил собеседник. Голос Йикинстила баюкал его, девушки безмятежно улыбались, убирая со стола, а голос уже описывал какие-то экзотические десерты. Что-то кремовое, с розмарином и кардамоном. Что-то шелковистое, с шафраном, тимьяном и корицей. Гурни подумал, что сложный акцент голландца и сам напоминает экзотическое блюдо с неожиданным сочетанием специй.

Его пронизывало удивительное, совершенно непривычное ощущение свободы и оптимизма, а заодно — чувство гордости за себя и свои достижения. Именно так он всегда мечтал себя ощущать: сильным, с ясным умом. И это чувство постепенно слилось с царственной синевой моря и неба, и лодка с белым парусом на всех парах несла его куда-то по велению неугасаемого ветра.

А затем наступил покой.

Часть третья

Фатальная оплошность

Глава 43

Пробуждение

Даже кости не ломаются с таким треском, как иллюзия неуязвимости.