Книга Дети погибели - Сергей Арбенин

Страхов сделал таинственное лицо:

– Нет, не покушались! Террорист, представьте себе, в нумере «Астории», с видом на Исаакий, мастерскую устроил: бомбы изготавливал! Ну, и что-то не так сделал: рвануло! Сам в клочья, горничная в клочья, в соседних нумерах постояльцев кого поубивало, кого контузило! Представляете? Представляете?

– Да уж… Картина!.. – согласился Фёдор Михайлович. – Выходит, они уже начали…

– Начали – что? – насторожился Страхов.

Достоевский пожал плечами.

– Войну.

– Войну? То есть, теперь не револьверы и кинжалы, а и бомбы в ход пойдут? – Страхов задрожал от любопытства.

Достоевский знал: всё, что он сейчас говорит Николаю Николаевичу, завтра же будет известно во всех салонах, редакциях, литературных кружках…

– Видимо, так, – осторожно ответил он. – И те, другие, тоже начали…

– Кто это «другие»? Кто? Кто?

Достоевский усмехнулся:

– Да уж известно, кто: полиция, жандармы…

Жадный огонёк в глазах Страхова потух.

– A-a… – протянул он разочарованно. – Ну да, жандармы… Конечно…

Он замолк с обиженным видом. Но тут же снова загорелся:

– А вы про Макова слыхали?

Достоевский нахмурился:

– Да.

– Там, за границей слышали? А вы когда вернулись? – затараторил Страхов.

– Недавно, – кратко ответил Достоевский.

– Верно, вы не всё слышали! – обрадовался Николай Николаевич. – Ведь Маков, наш неподкупный министр, оказывается, на взятках попался, представляете?

– Я слышал – на растрате, – осторожно заметил Фёдор Михайлович.

– Ну да, ну да! И растрата была! Да ещё какая – миллион целковых! А? А?

Достоевский рассердился:

– Ну что вы разакались? Выкладывайте, коли что знаете!

– А вот и знаю! – ребячливо обрадовался Страхов и даже ладони потёр. – Из-за жены-с! Из-за супруги своей господин министр пострадал! Говорят, жёнушка его за один поход по модным магазинам сто тысяч могла оставить! Представляете?

– Представляю, – кивнул Достоевский, совершенно не представляя себе, на что можно потратить сто тысяч. Разве что она весь магазин скупала, вместе с помещением, да не один магазин, а с десяток. – Только не представляю, куда она наряды складывала и драгоценности прятала… – Достоевский усмехнулся: – Или бриллиантами все вазы заполнила?

Страхов не понял издёвки; услыхав про бриллианты в вазах, снова заволновался. «Ну, теперь эти вазы с бриллиантами пойдут гулять по Петербургу», – с неудовольствием подумал Фёдор Михайлович.

– Вот-с! Сами говорите – бриллианты… Ну, где ж честному министру Макову такие деньги взять? – вдохновенно продолжал Страхов. – Вот и приходилось ему идти во все тяжкие, хапать, где ни попадя. А когда дело вскрылось, он и утопился. Концы, как говорится, в воду…

Достоевский сумрачно посмотрел на Страхова.

– Николай Николаевич! Вы ведь, кажется, торопились куда-то? Вас пролётка ждёт.

– Пролётка? А что пролётка? Она подождёт!

– Да, но за ожидание извозчики тоже деньги берут, – с некоторым ядом произнёс Достоевский.

Страхов мгновенно изменился в лице.

– Да, верно, верно… Берут. Да ещё как берут, – больше, чем за езду! Право, – он понизил голос. – Живодёры какие-то, а не извозчики. И без того цены растут…

Он озабоченно вынул из жилетного кармана золотые часы, поглядел.

– Да-да, вы правы, мне пора. Извините, Фёдор Михайлович, – горю! Я к вам вечерком забегу – всласть поговорим. Я вам про графа Льва Николаевича тако-ое расскажу! А кстати, он очень похвально отозвался о вашем романе «Подросток»… Но – после, после! До вечера, глубокоуважаемый Фёдор Михайлович!

И Страхов опрометью кинулся к пролётке.

* * *

Доктор Кошлаков, уже несколько лет лечивший Достоевского от эмфиземы, закончив осмотр, сказал:

– Можете одеваться, Фёдор Михайлович. Никаких изменений к худшему я не нахожу. Скорее, наоборот. Вижу, что лечение за границей вам идёт на пользу. Кстати, как отдыхалось в Германии, в Эмсе?

– Очень хорошо, – ответил Фёдор Михайлович, застёгивая сорочку. – Самое хорошее в Эмсе то, что русских там мало.

Кошлаков рассмеялся.

– Хорошо там, где наших нет, – сказал он.

Он подождал, пока Достоевский надел сюртук.

– Ну, присаживайтесь, я рецепт выпишу.

Кошлаков присел к столу, искоса взглянул на Достоевского:

– Кстати, насколько я знаю, господин министр не утопился.

Он замолчал и на всякий случай оглянулся на дверь, на окно.

Фёдор Михайлович насторожённо подался вперёд:

– Не беспокойтесь, Дмитрий Иванович. У меня дома лишних ушей нет. И надзор с меня давно уже снят. И дом этот приличный…

– Да? А я, когда к вам шёл, встретил поблизости одно гороховое пальто… – тихо сказал Кошлаков.

Достоевский нахмурился:

– Это не по мою душу. В доме много квартирантов. А такие места, сами понимаете, господ революционеров как сахар мух притягивают… Ну, так что же случилось?

Кошлаков отложил перо, стал серьёзен и даже печален.

– Ему помогли.

– Вы уверены?

– Абсолютно. Мне удалось произвести осмотр тела еще до приезда доктора Траппа. Ну, так вот вам моё заключение: на теле Льва Саввича есть рана, глубиною приблизительно в два вершка. Нанесена плоским холодным оружием, скорее всего, финским ножом. Рана смертельная, нож проник глубоко в печень, задев также желчный пузырь. Обширное внутреннее кровоизлияние.

– То есть, об утоплении нет и речи?

– Да; но и тут есть некоторая странность, вполне объяснимая, впрочем, – сказал доктор. – Ведь Макова извлекли из Фонтанки; в лёгких была вода: видимо, он ещё успел сделать вдох после того как упал в канал. Каким образом упал? Говорят, что на глазах многих зевак. Вроде бы стоял, рассматривая прогулочные пароходы, потом вдруг сорвался с места, пошёл в сторону Аничкова моста. И неподалёку от моста перевалился через парапет, скатился с откоса… И вот тут, Фёдор Михайлович, есть ещё одна странность. Я вам рассказал то, что мне известно от доктора Траппа, читавшего протоколы полиции. Но, по словам Уголино, из протоколов изъяты показания нескольких свидетелей о том, что перед тем, как упасть в воду, Лев Саввич общался с двумя филёрами. Один был одет под нигилиста 60-х годов, другой вырядился в мастерового. Так что определить их род занятий грамотному человеку не составило бы труда. Так вот, филёры не просто разговаривали с Маковым. Они оттеснили его к самому парапету и на некоторое время скрыли от глаз публики. И после этого Лев Саввич упал на откос.