Книга Вечера с Петром Великим - Даниил Гранин

Для исполнения воскового подобия Папа Климент звал Петра приехать в Рим. Нужно произвести точные обмеры, скопировать подробности и рук, и ног, и одежды. Посетить Италию Петр давно собирался. Рим в те времена был центром искусств, как позже стал Париж. Древнее и современное гармонично сходились в этом городе. К сожалению, в тот год Петр не мог оставить Россию. Надо было завершать переговоры о мире со шведами, двадцать лет Северной войны должны были наконец утвердить победу России. К тому же царевич Алексей скрывался в Австрии, плел интриги, не желая возвращаться. Уезжать было невозможно. И отказывать Папе не годилось. После обсуждения пришли к решению послать в Ватикан гипсовую маску, снятую с Петра. Прибавить к ней слепки с рук и ног. Все это сделать должен был итальянский скульптор Бартоломео Карло Растрелли. Он брался изготовить полностью восковую фигуру царя, но Ватикан имел на то своих мастеров, свою школу.

Растрелли уже три года работал в России. Прежде он прославился во Франции, и Петр, приглашая его, заказал ему свой памятник. Конную статую наподобие той, что он видел в Париже «королю-солнцу». Папа на маску согласился, Растрелли стал готовиться к работам. Гипсовая маска была нужна и самому скульптору, потому как Петр приказал одновременно создать свой восковой бюст в латах. Восковые раскрашенные бюсты и медальоны вошли тогда в моду. Позировать у Петра не было времени. На маску его уговорили.

Растрелли предупредил царя, что технология будет болезненной. Петр подробно расспросил скульптора. Предстояло наголо остричь голову, сбрить усы. Застывший гипс надо будет разбивать, то есть бить царя по голове. Будут и прочие неприятности. Пойдет ли государь на это? Подумав, Петр согласился. Кроме тщеславия его привлекла технология, которую предстояло испытать. На себе? Можно и на себе. В данном случае он был всего лишь объект эксперимента, к этому объекту он относился так же, как к другим людям, не считаясь с неудобствами.

Когда приготовления закончились, Петра усадили в кресло, руки привязали к подлокотникам, туловище к спинке кресла. Нужна была неподвижность и чтобы он уже не мог командовать, поправлять. Глаза залепили пластырем. Голову и лицо смазали гусиным жиром, сверху надели бочонок, то есть опалубку, укрепили на подпорках. В ноздри вставили трубочки, чтобы мог дышать, и все сооружение залили жидким гипсом. На рискованной этой операции присутствовали денщики Петра. Смотрели в оба, чтобы чего не сотворили с государем. Стоило, например, зажать трубочки — и конец, государь мог задохнуться. Он был беспомощен, никакого сигнала не мог подать. Умышленно, не умышленно, потом поди разберись.

Молча ждали, пока гипс застынет. В трубках посапывало.

Рядом с Бартоломео Карло Растрелли стоял его сын Франческо Бартоломео, будущий великий архитектор новой столицы. Наконец гипс затвердел, отозвался стуком, понятным мастеру. Опалубку осторожно отодрали. Принялись раскалывать белую тумбу, в которой заключена была голова императора. Другого приема тогда не знали. И голову нельзя поранить, и гипс нельзя мелко искрошить. Расколоть надо на крупные куски.

Государь стойко терпел экзекуцию. Иначе это не назовешь. Скололи, собрали, отлепили от лица все кусочки, освободили царя. Он не бранился, не жаловался, поблагодарил мастера, велел принести зеркало, рассмеялся на неузнаваемое голое свое обличье, на головку, неожиданно маленькую без волнистой шевелюры.

Маска получилась отличная. Правильнее сказать — то была не маска, а полностью вся голова Петра. Круглая, лобастая, щеки одутловатые, губы сжаты, хоть и сидел терпеливо, но выражение силы, величественной, грозной, исходило от гипсового, мертвенно-белого лица. Растрелли отлил две головы — одну отправили в Ватикан, вторую, после того как скульптор попользуется, Петр распорядился поместить в Кунсткамеру.

Прижизненная маска помогла Растрелли в работе над памятником Петру.

Ученики подарили Молочкову копию этой головы. Он поставил ее в своем кабинетике. По его словам, лишенная красок гипсово-белая голова была полна жизни. В выпученных гипсовых бельмах иногда мелькало что-то, адресованное ему, учителю.

Неуловимая мягкость живого лица беспокоила, Молочкову вспоминалось чье-то выражение: самая интересная поверхность на земле — это человеческое лицо.

В Кунсткамере голова Петра оказалась рядом с заспиртованной головой Виллима Монса. Палач отрубил ее, насадил на кол, она простояла под дождями и ветрами, поблекла и в спирту осталась сморщенной, бесцветной.

В Кунсткамере редко кто признавал Петра в гипсовой голове. Думали, какой-нибудь из древних, великих.

После смерти Петра граф Растрелли все же сделал с покойного восковую фигуру. Она сидит в креслах в Эрмитаже. Там Петр одет в богатое платье, расшитое серебром. Костюм изготовлен был по случаю коронации Екатерины. Пунцовые чулки, на них серебряные стрелки. Серебряные пряжки на башмаках. Надевал Петр пышный этот наряд лишь однажды, в день коронации супруги.

Историю «восковой персоны» описал Юрий Тынянов в своей повести, которая так и называется. Молочков всячески рекомендовал ее, для наслаждения русским языком Петровской эпохи.

Глава тридцатая СТАРАЙТЕСЬ, ПЕТР АЛЕКСЕЕВ!

…Была в нем необъяснимая тяга к простецкому обиходу, пышность отягощала его, как отягощает она настоящих ученых, творцов.

К своей коронации Екатерина вышила для супруга кафтан серебром. Когда государь надел его, она восхитилась, так шло ему шитье серебром по голубому сукну. «Ах, батюшка, как он к тебе пристал, как бы я хотела видеть тебя всегда так одетого!»

На это Петр ей ответил: «Безрассудно! Государь должен отличаться от подданных не щегольством и пышностью, а тем более роскошью. К тому же такое убранство только стесняет меня». Действительно, одевался он в одежду незаметную, один и тот же серый кафтан, те же башмаки. Спал на скромном ложе, ел скромно. Драгоценностей не любил. Один иностранец привез в Россию большой алмаз. Думал, что царь, любитель редкостей, купит драгоценный камень. Петр повертел в руках бриллиант, полюбовался его блеском, но купить отказался: «Было бы непростительно потратить огромную сумму на бесполезную вещь, годную только для украшения». Позже он объяснил свое решение подробнее: «Безумие оценивать столь дорого эти блестящие безделушки. А суетность, спутница безумия, возбуждает желание украшать себя. Если б нашелся алмаз величиной с мельничный жернов, то, невзирая на тяжесть, уверен, повесили бы себе на шею». Не то чтобы он красовался этим перед подданными. Когда во Франции ему хотели показать бриллианты французской короны, он не стал их смотреть. Неинтересно ему было. Ничему так не удивлялись, как этому. Для людей того времени такое равнодушие, безразличие к драгоценностям казалось глупым, особенно у государя.

Петр был не только скромен в одежде, но и нетерпим к мужскому фатовству. Увидит молодого щеголя, да если еще тот едет в богатом экипаже, немедленно остановит, спросит — кто таков, какой имеет доход? Найдет, что доходы не по роскоши, — выбранит за мотовство, а то и накажет, пошлет щеголя послужить матросом месяца на два.