Книга Призрак былой любви - Джудит Леннокс

— Пару комнат? Для нас это мало, дорогой. Мне придется привезти Сару — одну ее оставлять нельзя. И у девочек должна быть своя комната, когда они будут приезжать на каникулы. — В октябре Рози и Ханна начали учебу в Кембридже.

— Это я для себя присмотрел пару комнат, — сказал Макс.

У нее было такое ощущение, будто он ее ударил. Вся похолодев, не в силах вздохнуть, она опустилась на краешек кровати.

— Дорого ездить туда-сюда, — словно сквозь вату услышала она его слова.

— У тебя кто-то есть? — спросила она.

— Тильда, что за глупости?! — рассердился он.

Она поймала свое отражение в зеркале над раковиной: круги под глазами, возле губ с обеих сторон прорезались морщинки. Она никогда не уделяла должного внимания своей внешности и сейчас на мгновение об этом пожалела. Может, он ей лжет?

— Тогда в чем причина, Макс? — шепотом спросила она.

— Я же объяснил. Мне тяжело постоянно ездить из Лондона в Болотный край и обратно. Тяжело, дорого, утомительно.

— Значит, мы возвращаемся в Лондон. — Тильда озвучила решение, которое она приняла несколько дней назад. — Мелисса будет этому только рада, и для Джоша я смогу подыскать хорошую школу, ему больше не придется жить и учиться в пансионе. И…

— Нет, — сказал Макс.

Она молча смотрела на него, взглядом умоляя, чтобы он хоть как-то подтвердил, что все еще любит ее. Макс беспокойно мерил шагами комнату, и Тильда опустила глаза, глядя на свои руки. Сцепила пальцы, снова их разняла. Золотое обручальное кольцо расплывалось перед глазами, но она, подавив слезы, заставила себя заговорить:

— Ты несчастен с тех пор, как вернулся домой, Макс. Это из-за того, что ты видел в Германии, да? Почему ты мне не расскажешь? Тогда, может, тебе стало бы легче и, по крайней мере… — Она умолкла.

— Нет, — повторил Макс — жестко, раздраженно.

— Макс… — Она боролась за свой брак, за свою семью, за все, что для нее было самым важным на свете. — Как я могу понять, что ты чувствуешь, если ты таишься от меня? Не хочешь объяснить, что тебя тревожит?

— Тильда, прошу тебя…

— Это как-то связано с концлагерями? — Она увидела, что он вздрогнул. — Расскажи мне, Макс.

Он резко повернулся.

— Чтобы ты могла налепить пластырь на рану? Так сказать, помочь ближнему, как ты помогала детям?

— Я не о том. Ты ведь знаешь.

Он, казалось, не слышал ее.

— А тебе не приходило в голову, Тильда, что не все в этом мире можно починить, исправить? Неужели ты в самом деле думаешь, что решила все проблемы Рози… Ханны… Эрика?

Она судорожно вздохнула.

— Во всяком случае… я попыталась им помочь. Попыталась. А ты думаешь, не следовало?

— Какая разница, что я думаю? — Лицо его побелело, под глазами пролегли синеватые круги. — Мое мнение никогда тебя не интересовало.

Она не сводила с него взгляда.

— Ты это о чем?

Он всплеснул руками.

— Вспомни хотя бы свое плавание в корыте по Северному морю. Или, например, я умолял тебя уехать домой, а ты осталась в Голландии. Собираешь всех беспризорников…

— Но так получилось, Макс! Я была там, и мне пришлось искать выход из затруднительного положения. Я не могла бросить Рози одну на вокзале. Не могла оставить Ханну и Эрика в Голландии.

— Как ты не понимаешь, Тильда? — тихо сказал Макс. — Эрик давно уже искалечен как личность, а Ханна наверняка всю оставшуюся жизнь будет искать своих сестер, убитых в какой-нибудь адской дыре.

— По крайней мере, они живы, — несчастным голосом возразила она.

И он отвернулся от нее, встал у окна, дымя сигаретой. Она сидела на краешке кровати, смотрела на бесцветную раковину, на потускневшее зеркало, оценивая свою деятельность за последние девять лет через призму его восприятия: сплошь дилетантизм, некомпетентность, наивность.

— Ты обманываешь себя, Тильда. Ты не в силах ничего изменить. Это никому не дано.

Она медленно встала, надела пальто. Осуждающие слова Макса эхом огласили комнату.

— Ты куда? — спросил он.

— На вокзал, — ответила она. И вышла, закрыв за собой дверь. Он ее не остановил. «Мог бы догнать, остановить, — подумала она, — но не захотел».

Она пешком добралась до вокзала Ливерпуль-стрит. Успела к отходу последнего поезда. Снежинки растворялись в дыму, вырывавшемся из труб паровоза. Заработали двигатели. Она села в вагон. Из ее глаз струились слезы, хотя она изо всех сил старалась сдерживать их.

Дара жалел, что кончилась война. Ему нравилось служить в ополчении, ибо его социальное положение, относительная молодость и энергичность обеспечили ему место командира. Под его началом находились юнцы и старики, а также люди, которым была предоставлена бронь, и те, кто по состоянию здоровья был признан негодным к военной службе. Ему нравилось их муштровать, воспитывать из них солдат. Он не давал поблажек, и за это, как ему думалось, его уважали. С окончанием войны в его жизни образовалась пустота; постоянное ожидание каких-то драматических событий сменилось неумолимой скукой обыденности.

Сейчас, в первые лютые месяцы 1947 года, в свинцовом воздухе, словно пушистые белые перья, носились хлопья снега, вьюга завывала и вопила, будто привидение. Сильные снегопады мешали Даре заниматься тем, что он должен был делать, — проводить посевные работы и чистить дренажные каналы. Он лепил с Кейтлин снеговиков, колол дрова и пытался сохранить в рабочем состоянии старенький «бентли». Из-за плохой погоды поезда и корабли не могли доставлять уголь на электростанции. Электроэнергию регулярно отключали, города большие и малые погружались во тьму. Холл имел свой собственный генератор, но он простаивал без дела, потому что бензина не хватало, а уголь купить было невозможно. Дара срубил пару деревьев, однако огромные камины сожрали дрова за неделю. Джосси дома ходила в шубе. Дара холод переносил спокойно, но однажды, увидев, как Кейтлин, вся посиневшая, сидит на подоконнике, стуча зубами, взял топор и изрубил на дрова один из сараев в саду. Он разжег огонь с помощью писем и счетов, которые обнаружил в своем письменном столе, и поленья весело затрещали.

Когда из-за непогоды приходилось сидеть дома, у Дары появлялось слишком много времени для размышлений. Несмотря на холод, он порой на рассвете просыпался в поту, понимая, что оказался в жуткой передряге, выпутаться из которой практически невозможно. Он брал займы, чтобы ликвидировать очередную кризисную ситуацию, и каждый раз думал, что берет в долг последний раз. Деньги, полученные у кредитных компаний, шли на погашение задолженности перед банком, а чтобы расплатиться с кредитными компаниями, он брал взаймы у ростовщиков. Но созданная им цепочка займов и кредитов не выдерживала нагрузки. Кредиторы заваливали его письмами, телефон в Холле не умолкал. Дара сжигал письма не читая, не отвечал на звонки. В некоторых районах Лондона он избегал появляться — для него это было небезопасно.