Книга Мое чужое лицо - Ника Муратова

Глухой телефон. Он не услышал её, она — его. За заботой о своей боли, она не увидела в его глазах боль от нерешительности выразить свои чувства, желание обнять её и успокоить, разбившееся об её гиперсосредоточенность на себе и своих ощущениях. Пока штормит, кораблю невозможно найти причал в скалистой бухте. Страх разбиться может быть даже больше самого риска, но он превалирует над разумом и логикой. И заглушает голос сердца.

«И все-таки, откуда такие выводы обо мне?» — ответил он незнакомке после долгих раздумий. — «Да, я не женат, но при чем тут ваши домыслы? Я, к примеру, всегда думал о том, что в браке важно наличие любви, привязанности, взаимопонимания. Вы же смотрите на это очень уж странно. Если уж на то пошло, то это вы со своим пристрастием к выуживанию проблем там, где их нет, неспособны не только на нормальные отношения с другими, но и с самой собой. Извините за резкость! »

«О! Я смотрю, вас задели мои скромные строки? Не пугайтесь, я никому не расскажу о ваших маленьких тайнах! Вот только про любовь не смейте даже и упоминать. Потому что вы не имеете никакого права на это. О любви могут говорить те, кто открыт ей, кто не боится всего, что несет с собой любовь — долгий путь по длинному стеблю, усыпанного шипами, для того, чтобы достичь маленький благоухающий бутон, за которым придется еще трепетно ухаживать, чтобы он распустился. Вы же, уважаемый, из той породы людей, которые уже на первом шипе спешно отходят в сторону. К маленьким засушенным полевым цветочкам, трусливо называя их розами. А ведь их в такой же мере можно отнести к розам, как поверхностные пустые связи к любви. Так что не трудитесь говорить о любви. Этому вас еще не обучили.

Что же касается моих «нормальных» отношений с другими и самой собой, то тут вы правы. Только я и не стремлюсь к нормальным отношениям. Для меня нормальность в данном случае равносильна серости и убогости, а от этих слов я бегу при первом же намеке на них. »

Симонов ловил себя на мысли, что подсел на эти письма, словно на наркотик. Каждый вечер, когда не дежурил, он устремлялся к компьютеру проверить почту. Письма приходили не каждый день и, когда он не обнаруживал знакомого адреса в строке отправителя, он чувствовал некую пустоту, словно собирался провести вечер с близким ему человеком, а человек этот на встречу не пришел. И хотя письма эти ужасно задевали его, вызывали резкий протест, несогласие, он не мог не признать, что, написав опровержение, он каждый раз потом еще долго думал над её словами, примерял их на себя, выискивал, где же тот крючок, что цепляет его так крепко, несмотря на сопротивление. На самом деле все было просто — незнакомка заставляла его отвечать на те вопросы, о которых раньше он не хотел задумываться. Но он ни за что не открыл бы ей того, насколько она задевает его за живое. Напротив, он постоянно стремился перевести разговор на неё.

«Вы так много рассуждаете обо мне, забросив совершенно свою проблему. Ведь ваше первое письмо было как раз об вас, а не обо мне! Если вы так хорошо во всем разбираетесь и понимаете суть, то почему не можете разобраться с собой?»

«Нападение — лучшая защита?» — так и чувствовалось, как за словами этими стоит снисходительная улыбка. —«Ну, ну… Значит, ничего не нашлось ответить на тему любви… А жаль. Я все же надеялась, что у вас в тайниках припасена какая-нибудь замечательная история, которая смогла бы изменить мое мнение.

Моя проблема? Я уже подбираюсь к ней и, представьте, вы мне в этом все же помогаете. Чем? Тем, что, облекая в слова ваши внутренности, я яснее вижу и свои. Но мне труднее, чем вам. Потому что у меня моя борьба вызывает страшную боль. А боль притупляет способность ясно мыслить. Да еще эти шипы, о которых я упоминала ранее. Я как раз по ним карабкаюсь сейчас, обдирая в кровь руки. И та часть, которая пожирает меня, смеется надо мной, потому что уверена, что успеет уничтожить меня до того, как я доберусь до бутона. И что моя кровь напрасна. Но я все равно ползу, словно упорный мураш, хотя тоже не верю в существования смысла этой затеи. Зачем ползу? Чтобы, если и не дотронуться до бутона, хотя бы ощутить его аромат.

Вы же, отгораживаясь от любых потенциальных шипов, не можете даже предположить себе, что это такое — жить с болью ради смутной цели. Не боитесь, что за погоней за покоем и уютом, вы упустите нечто важное? Нечто, без чего ваша жизнь потеряет смысл? Если не боитесь, то я вам искренне завидую. Потому что меня этот страх гложет постоянно — страх, что я упускаю свою мечту, что ничего не делаю, чтобы удержать её. Видите — я признаю свою слабость! Но, к сожалению, я не могу пока бороться с ней.»

«Она противоречит сама себе!» — с некоторым раздражением подумал Симонов. «То она борется за любовь, то — нет.» Но в одном он точно с ней не согласен.

«Вы не правы. Не всякая любовь — это шипы. И не всякая жизнь обязательно должна быть наполнена страданиями. Вы призываете научиться жить страдая, а я считаю, что надо научится получать от жизни радость. Может, поэтому, ваша жизнь полна боли, а моя — нет?»

Он понимал, что ответ его прозвучал крайне неубедительно и фальшиво. Она тоже это сразу уловила и не преминула отметить.

«В вашей жизни нет боли? Помилуйте! Все так вот мирно и спокойно? И нет неразрешенных проблем, вопросов, оставленных без ответа, а потому задвинутых на самые дальние полки, страдания по тому, что так желанно, но недоступно, потому что непонятно? Ничего этого нет? Тогда мне вас искренне жаль — вы мертвый человек.»

«Может быть, я и мертв в вашем понимании. Только неясно, почему вы думаете, что страдать так уж необходимо? Да вы просто стремитесь к страданиям.. И получаете их. Своего рода мазохизм.»

«Интересный подход. Я передам это той своей части, которая садистки выедает мои слабые зеленые ростки надежды. Думаете, мне это нравится? Даже не знаю. Я так привыкла к этой боли, что уже не знаю, каково это — жить без неё. Возможно, это на самом деле прекрасно. Но у всего есть этапы. И вам, живущем в мире сухих полевых цветов, не избежать шипов и боли, если вы вздумаете когда либо добраться до настоящей розы.»

Симонову пришлось перелопатить немало в себе, чтобы убедится, что его следующие слова не будут пустыми. Но все же, как бы не самонадеянно это звучало, он верил в то, что пишет.

«Я думаю, я уже близок. Но не думаю, что придется сильно ободраться. Вы испытываете боль потому, что изначально на неё настроены. В розе вы видите в первую очередь шипы, а я — розу. Возможно, я и не замечу этих шипов. Все зависит от настроя и взгляда на жизнь.»

«Полагаю, что вы просто вводите себя в очередное заблуждение. Но все же заинтересована вашей теорией. Давайте договоримся — через месяц написать друг другу о том, на каком этапе мы находимся и что ощущаем. Согласны?»

«Хорошо. Через месяц, пятого октября. Удачи.»

Глава 22

— Вот эту картину я хочу взять для приемной нашего центра.